Происхождение и юные годы Адольфа Гитлера

Американцы задали ему вопрос: «Были некие разговоры о том, что вы покинули Берлин, имея при себе целое состояние в золоте и драгоценных камнях. Есть ли в этом доля истины?»[553] — о Фегелейне, заметим, при этом (и достаточно задолго до этого) не было сказано ни слова!

Ответ Мюллера гласил: «Нет. У Фегеляйна была большая сумка, набитая этим добром, но у меня нет. /…/ разумеется, у меня имеется очень приличная сумма в сейфе швейцарского банка, часть ее была подарена Гитлером, но в значительно большей мере это мои собственные деньги. Иногда кое-кому приходилось заключать определенные соглашения, и я должен был забирать значительную долю прибылей /…/ и обращать их на мои собственные нужды».[554]

Трудно поверить в щедрость Гитлера на подарки, которой он никогда не отличался. Еще труднее поверить в то, что Мюллер — чужак в правящей верхушке Третьего Рейха, на которого нацистские бонзы всегда смотрели косо, а потому сильно заботившийся о сохранении своей репутации честнейшего полицейского профессионала, лишь в последний период войны (после проведенного им расследования заговора 20 июля 1944 года) удостоившийся особого доверия Гитлера, — мог бы рисковать, разворовывая государственные или партийные фонды.

При этом подтверждается, что у Фегелейна имелся не чемоданчик и не портфель, а большая сумка, но набитая вовсе не документами о переговорах Гиммлера!.. И понятно, куда она задевалась: на воре, как говорится, шапка горит!..

Поразительно, но этот прокол случился с Мюллером, который славился своим непревзойденным искусством ведения допросов. Понятно, конечно, крайнее его нервное напряжение при переговорах с американцами: это не самому допрашивать беззащитных арестованных! В то же время ясно, что для этого в принципе честного полицейского (в том смысле, в каком полицейские бывают честными!) было непривычно оказаться в роли убийцы с целью ограбления — и это продолжало его мучить спустя более чем три года, вынуждая на далеко не оптимальную формулировку аргументов.

Вот такие-то детали (а их — множество!) и заставляют считать беседы Мюллера с американцами абсолютно достоверными. Согласитесь, зачем было бы не настоящему Мюллеру, а чьей-то литературной выдумке врать именно так и именно по такому поводу? С учетом же того, что никто, помимо нас, таких подробностей не заметил, подобная литературная мистификация отдает уже такой изощренностью, какой не знает вся история литературных и исторических подделок!

Возвращаясь же к Гитлеру, следует заявить, что с ним требовалось проявлять величайшую осторожность — и более умные его соратники, нежели Фегелейн, прекрасно понимали это.

Расправа с Герингом, к описанию которой мы возвращаемся, полноценно подтверждает это наблюдение.

Кейтель и Йодль уже окончательно покинули Берлин ко времени прихода телеграмм от Геринга во второй половине дня 23 апреля — и не имели возможности хотя бы своим присутствием влиять на происходящее. Кребса и Бургдорфа также не привлекли к этому вопросу.

«В телеграмме фон Белову излагалась просьба проследить, чтобы телеграмма фюреру попала по назначению и чтобы фон Белов еще раз попытался убедить Гитлера в необходимости переезда на юг. Борман забрал эту телеграмму у фон Белова и не возвратил. Он решил, что сам во всем разберется. /…/