Происхождение боли

— Нет. Она просто не терпит суеты, нервотрёпки этой вашей. Как порядочный человек, я сейчас должен успокоить вас: якобы кузина до сих пор вас любит и прощает вам измену, а как человек разумный — могу и хочу сообщить, что она давно вас забыла и утешилась с другим, но на самом деле я ничего не знаю о виконтессе, вот и весь разговор.

— Что ж,… — проронил маркиз и отступил. Явился де Марсе:

— Растиньяк, от вас все сегодня разбегаются в слезах! Подите-ка скажите какую-нибудь гадость де Люпо.

— С удовольствием, — желчно скрипнул Эжен, изображая скрываемую подавленность и бессильную злобу, тогда как ему было лишь немного грустно и немного весело.

Он встал перед одиноким, тёмным человеком и начал:

— Вы тут в стороне, а там так много интересного: генерал де Монриво утверждает, что герцогиня де Монфриньоз осталась дома, потому что отбила у госпожи де Монкорне, с горя уехавшей в Монпелье, виконта де Монсореля, последнего потомка Монморанси; коварный Манеревиль уже заказал об этом памфлет Мартенвилю, у которого редакция на улице Монкорбье, а барон де Моленкур вызвал на дуэль племянника герцога де Ленонкура…

— И зачем вы всё это мне рассказываете?

— Да хоть бы для смеха.

— Это… — де Люпо задумался, — из-за их имён? Они и впрямь у них все одинаковые! — и тихонько захихикал, — Только у вас оно особое, ну, так вы южанин — у вас всё не как у всех.

— Вовсе и не всё.

Усмотрев в этом невинном возражении не-весть-что, де Люпо закатился настоящим смехом, но вдруг снова скис, признал:

— Есть имена и необычные, — с тоской глянул на кружок де Марсе.

— До того необычные, — подхватил Эжен, — что на человеческие не похожи. К примеру, Ронкероль — так могут звать балаганную куклу; де Марсе — годится в псевдонимы актёру; Ванденес — простится в английский бульварный роман; у немцев есть поэт Новалис, подайте же нам Каналиса. Д'Ажуда говорит, что на его родине такими словами только ругаются.

— Есть ещё моё…

— Оно-то у вас по крайней мере не придуманное.

— Но и не наследное. Фамилия моего отца… — Шарден.

Эжен почувствовал предвестите сердечных колик; ему захотелось отбежать подальше от собеседника, но это было бы зверским оскорблением безо всякой причины.

— Что же такое Люпо? — спросил просевшим голосом.

— Мой родной хутор. Мне сказали, что дворянину надо называться по месту, откуда он…

— Верно… У вас там… волков много водится?

— Много…: лес рядом. Как-то я видал одного прямо в винограднике — он словно заблудился там. Причём средь бела дня. Чудно так: листья уже покраснели и ягоды, как кровью налились, и он тут же, серый… Я ещё мальчишкой был.

— А река у вас есть?

Угроза приступа для Эжена миновала. С де Люпо у него завязался добрый разговор. Между фразами он оглянулся на Анри и, хотя тот стоял далеко, увидел очень чётко, как за стеклом лорнета сужается зрачок и толстеет янтарное кольцо радужки. Так вот причина этих неотлучных линз; вот, к чему были речи про проводыря: граф близорук… Злорадство не пришло. Эжен (не говоря о том с собой) считал глаза не зеркалом души, а самой её сутью и плотью, а если они слабы, это всё равно, что человек безумен, но ведь в этом нет вины, такая уж несчастная судьба…

— … я каждое лет выбираюсь туда, а говорю, что еду в Италию на воды… Хотите погостить у меня в будущем году?

— Почему бы нет. Спасибо, — … (?)

— Клеман… Подите к ним, а то обидятся.

Эжен поклонился и лениво пошёл в сторону четырхглазого льва.

В это время Нусинген покинул свою даму ради хозяйских распоряжений. Прошагивая мимо Эжена, он задушевно улыбнулся и попросил:

— Трук мой, попесетуйте шуть-шуть с каспашой Листомер.

Разве откажешь? Морщины почтенной гостьи превратились в лучи счастья. Она усадила чёрного кавалера рядом с собой и спросила, отчего тот так редко бывает в свете. Всем стало интересно, что ответит человек без каких бы то ни было доходов — прямо так и сознается: не по средствам, или будет изворачиваться, и успешно ли.

— Когда я имею честь оказаться на светском приёме, — раздумчиво отвечал Эжен, — я всегда вспоминаю, как наши предки-язычники воображали посмертное существование. Им верилось в какие-то острова на западе, где живут одни красивые, благосклонные женщины. Там не нужно будет ничего опасаться, ни за что бороться — бесконечное блаженство… Всё это очень похоже на свет, и я в нём чувствую себя… мёртвым…

— Но и счастливым — разве нет? — опутывала седая дама.

— Нет.

Тут заговорили сразу многие:

— А ведь для язычников то был рай, посмертная привилегия. / И мусульмане примерно так представляют себе вечное пристанище праведников. / Или вас так страшит смерть?

Последнюю реплику бросил граф Франкесини, прибывший рано, но прятавшийся в саду ламп, как сам Эжен стал бы невидим в погоревшем сосняке.

— Я хотел бы умереть по-христиански.

— То есть как?

— Так, чтоб встретиться с Богом.

Все приумолкли, не веря в благочестие ответчика и дивясь его лукавой смекалке. Редкие верные католики были уязвлены. Феликс де Ванеденес, один из таких, нашёл, как возобновить полемику:

— Вы применили к женщинам эпитет «благосклонные». Не хотели ли вы этим упрекнуть наших дам… в доступности?