Проявление иных миров в земных феноменах

Функции психографа подчас сводятся лишь к одному: держать карандаш или ручку над листом бумаги, а тот движется сам, исписывая страницу за страницей. Более того, автор вообще может не знать язык, на котором пишет! Такие способности многократно демонстрировал бразилец Н. Мирабелли. Статью “О происхождении человека” объемом в 26 страниц он написал за полчаса по-французски, трактат по проблемам химии рождался примерно с такой же скоростью, но уже по-английски. “Буддистская апология” шла на китайском… Он писал на 28 языках мира, зная только три! Похоже, кто-то писал за него!

Словом, психографию не отнесешь к редчайшим проявлениям окружающей действительности. Однако менее загадочной она оттого не становится. Но делать вид, что такого феномена в природе не существует, как это демонстрируют некоторые ортодоксальные представители науки, по крайней мере, безнравственно.

Именно потому, что автоматическое письмо не столь редко встречается в обществе, Волжской группе по изучению аномальных явлений (ВГИАЯ) буквально с первых же шагов пришлось иметь дело с этим загадочным явлением.

Одной из первых, с кем мы познакомились в начале наших исследований, была Евгения Ефимовна Ватейчкина, 1951 г. рождения, с высшим техническим образованием, проживающая в г. Волжском Волгоградской области.

Ей диктовались стихи. Кем? Это осталось неизвестным. Скорее всего, душой умершего человека. То есть феномен относится к так называемому спиритизму — связи с потусторонним миром.

Одно время, в 1990 г., рассказывала Ватейчкина, тексты шли буквально потоком; она не успевала, да и не желала их записывать, потому что отнеслась к ним как к болезненному состоянию психики. Основания для тревоги были: недавно умер отец, и Евгения переживала эту утрату мучительно.

Но стихи были не о потере. Вернее, не столько о ней. Они были о том, над чем раньше она даже не задумывалась:

“В те дни, когда душевное ненастье
Собой, как тучей, солнце заслонит,
И невозможным кажется мне счастье,
И скорбной складки не стереть с ланит,
Я от Земли, пружиня, оттолкнусь
И полечу в заоблачную даль,
И с высоты на Земли оглянусь —
Ничтожной сверху мне покажется печаль.
Мирские мелкими окажутся заботы,
Высокой станет бытия мораль,
Блеснет надеждой ракурс поворота,
И мрачная со лба спадет вуаль.
Дождем прольются очищающие слезы,
И снова солнце выйдет из-за туч,
Воскреснут вновь угаснувшие грезы —
Я, возрожденная, на Землю опущусь.”

Или такие:

“Мы — дети Космоса, но кто об этом помнит?
В заботах каждодневных утопаем,
И даже солнца лучик животворный,
Как должное, в себя мы принимаем.
Глаз к небу не поднимем лишний раз —
К чему излишняя сентиментальность?
И никогда не удивляет нас
Вселенной бытия материальность:
Что родились мы из Большого взрыва,
Что в точку можем превратиться вновь,
Что днем и ночью правят этим миром
Надежда, Вера и Любовь…”

Евгения Ефимовна никогда раньше не интересовалась поэзией — лишь то, что положено по школьной программе. Когда стихи сами собой стали возникать в голове, она воспринимала их как прозу, записывала слова подряд, в строчку. Писать заставляла их неотвязность, пришлось носить с собой блокнот, ручку, потому что тексты могли идти прямо на улице, на автобусной остановке, в очереди…

Но когда она пробовала писать сама, по собственным впечатлениям, то у нее ничего не получалось. Так она сделала вывод, что эти стихи не ее. Ведь среди них были не совсем понятные ей самой. К примеру:

“Мудрее нет природы мудреца,
Нет бесконечнее окружности кольца,
Нет глубже отражения в воде,
А истина во всем, и нет ее нигде”.

Интенсивными, по словам Е.Е. Ватейчкиной, были два-три месяца непонятных диктовок. Потом все постепенно пошло на убыль. Может, она была сама тому виной: не все записывала, отмахивалась от них. Из последних строк приведем такие:

“Два взгляда встретились
И потонули в океане чувств.
С тех пор я взгляда встречного боюсь…”

Или: