Прогулки по набережной (СИ)

Тогда Гарри, наоборот, внимательно следил за лицом Эггзи.

— Как карта Лондона, — Эггзи провел пальцем по животу. — Чаринг-Кросс. Вестминстерское. Трафальгарская площадь. — Он ткнул в круглый шрам над пупком, неаккуратную плюху, оставленную явно крупнокалиберной пулей.

— Перестаньте, Эггзи. Если бы я знал, что экскурсии по городу выйдут мне боком…

— Роули Уэй, — Эггзи хлопнул Гарри по голому бедру, проследил подушечкой по косому темному шву, уходящему от колена к паху. — Жопа мира. Мы никогда не были в гостях у меня… Что это такое, Гарри? Вас собака подрала, или что?

— Можно и так сказать, — Гарри пожал бы плечами — каким-то образом он умел передавать это движение исключительно выражением лица. Эггзи щедро плюхнул массажную мазь на его живот, размазал по безобразному шраму, который в лучшем случае вызывал ассоциации с сильным ожогом. Ему не хотелось думать, что что-то или кто-то выдрало из живота Гарри кусок плоти.

— Это все случилось, когда вы, ну, — Эггзи махнул рукой на шею Гарри, зная, что тот поймет. Гарри опустил на него пустой взгляд и выдержал театральную паузу. Как он это делал, Эггзи не вполне понимал, но за эти вот паузы он успевал десять раз поменять приоритеты и проклясть Гарри Харта. Ему надо было быть школьным учителем. Может, Гарри и был.

«Не дури. Школьные учителя не выглядят, как Терминатор на пенсии».

— Эггзи, — наконец, тяжело обронил Гарри. — Когда вы задаете мне подобные вопросы, я не знаю, как мне реагировать.

— Простите, — Эггзи пожал плечами и принялся усиленно растирать правое бедро. — Я уже говорил вам, манеры — не мое.

— Не в манерах дело, Эггзи. Вы отлично знаете, что все эти раны были нанесены в разное время и не могут относиться к одному несчастному случаю.

— Это был несчастный случай, выходит.

— Не совсем, Эггзи. Скорее, закономерный финал.

— Это случилось тогда, в День В, да? — Эггзи нерешительно поднял глаза. — Ваша травма. Последняя, полагаю.

— Ну, не такая уж и последняя, боюсь, ведь уже после этого вы постригали мне ногти, Эггзи, — Гарри дернул бровью и чуть улыбнулся. — Моральный ущерб я не считаю.

— Какие мы нежные, — фыркнул Эггзи и ущипнул Гарри за бок. Он не знал, зачем, может, для собственного облегчения. — Подумаешь, броги.

— Оксфорды, Эггзи. Всегда оксфорды. Не броги.

Эггзи осторожно завинтил банку с мазью и потянулся за салфетками. Некоторые вещи не могли померещиться с недосыпу, по неопытности, спьяну или под кайфом. Даже если бы кто-нибудь растолкал Эггзи среди ночи, он бы мгновенно проснулся, услышав это.

— Гарри, — он широко улыбнулся. — Вы похожи на одного моего знакомого.

— Знакомого.

— Не совсем, строго говоря. Он знал мое имя, а я не знал его. Но он тоже считал, что оксфорды лучше, чем броги.

— А вы?

— А я думаю, что кроссы лучше, дело вкуса, сделайте лицо попроще, Гарри. Что вы хотите на завтрак?

Гарри запрещали пить кофе.

Эггзи внимательно изучил его медицинскую карту, которая была достаточно толстой, чтобы нагнать ужас на любого любопытного человека. Но недостаточно, чтобы вместить все травмы Гарри.

Запись начиналась только со дня, когда Гарри отказалось служить его собственное тело.

Огнестрельное ранение головы. Черепно-мозговая, повреждение левой части лобной доли мозга.

И долгий и нудный год, все изменения в деталях, километры врачебных заключений — Эггзи уснул лицом на клавиатуре, на двадцатой странице поиска Гугла, прежде чем разобрался, что Гарри пролежал в коме три месяца, а потом очнулся и узнал невеселые новости о себе.

В отчетах упоминалось влияние предыдущей травмы — контузия головного мозга, полугодовая кома — на текущее положение дел. Башку Гарри, судя по всему, не берег.

И это не говоря об остальных следах веселой жизни. Раздевая и одевая Гарри каждый день, Эггзи насчитал двадцать ножевых и пять огнестрельных ранений, без учета всякой экзотики, вроде ожогов и прочих шрамов, природы которых он даже определить не мог.

У Гарри Харта была однажды другая жизнь, чересчур увлекательная и удивительно долгая, если Эггзи хотя бы примерно правильно представлял себе, чем занимался Гарри Харт.

Может, Гарри был копом. А потом что-то случилось, и Эггзи догадывался, что.

Наверное, на земле не осталось ни одного живого человека, которому не о чем было бы сожалеть. Разве что дети, дети не поддались общему безумию.

Эггзи не очень любил вспоминать, чем занимался сам год назад, в один погожий июльский денек, и решил, что Гарри, наверное, тоже.

Но никто не запрещал ему наблюдать и запоминать.

В доме Гарри не было оружия, не было полицейской формы, знаков отличия, даже значка и удостоверения.

Ну, если бы такая жизнь привела Эггзи к такому финалу, он бы тоже постарался избавиться от болезненных напоминаний о ней. В теории.

Другое дело, Гарри. Он мог жаловаться на неудобства, на погоду, на запахи и звуки, он вообще обожал пожаловаться, но он никогда не жаловался на свою участь. Если он и жалел, то никак этого не демонстрировал.

Может, смирился.