Прогулки по Испании: От Пиренеев до Гибралтара

Под аккомпанемент журчащей воды я праздно прогуливался под аркадами, разглядывая ярко освещенные магазины, и заинтересовался серебряных дел мастерскими, которые ныне, как и в средние века, предлагают паломнику ассортимент гребешков, мечей святого Иакова и статуэток самого святого с мечом в руке, восседающего на коне. Когда-то считалось святотатством, наказуемым отлучением от церкви и запрещенным несколькими папскими буллами, делать и продавать эти предметы вне города — их могли купить только истинные паломники, которые действительно посетили храм Святого Иакова. Я увидел серебряную статую святого на коне и припомнил, что такая статуя, купленная в Сантьяго, когда-то считалась исцеляющей от лихорадки и защитой владельца от грабителей. Сколь необычно видеть, что сувениры, подобные тем, что века назад увозили домой пилигримы, изготавливаются теперь в виде запонок, булавок для галстуков и брелоков для ключей от машины. Я купил цепочку для ключей с брелоком в виде меча святого Иакова и еще одну — с медальоном святого Иакова на коне, помещенного в раковину гребешка, того же самого дизайна, какой был популярен семь и более веков назад.

Сантьяго — небольшой город, однако на маленьком пространстве сгрудилось больше сорока церквей, а также здесь есть женские и мужские монастыри, больницы и университет; большинство из них — старинные здания, любое из которых создало бы архитектурную репутацию обычному городку. Подойдя к собору, я преисполнился восторгом, хотя лил дождь и каждая статуя, башенка и ваза истекали влагой, а серая простыня воды хлестала по западному фасаду. El Obradoiro— так называется этот вход, с башенками-близнецами и огромным барочным фронтоном между ними, поднимающимся в изысканном экстазе к статуе святого Иакова — показался мне самым вычурным строением, какое я видел в Испании. Я был не в настроении входить внутрь в мокрой одежде, поэтому ушел обратно, под массивные колоннады.

Вид из окна моей спальни не имел никакой связи со средневековым городом, который я только что увидел. Я смотрел на площадь, где происходила основная часть жизни Сантьяго. Здесь, у почтенно выглядящих бензиновых насосов, располагалась автобусная станция, куда то и дело прибывали автобусы под фанфары клаксонов, а затем отбывали под залпы выхлопов. У станции было «Кафе-бар Галисия», а напротив стоял жизнеутверждающий «Отель Аргентина», с навесами и стульями на мостовой. Толпы людей стекались к отъезжающему автобусу со всех уголков площади, на крышу привязывали престранные свертки и тюки. Старые крестьяне в воскресной сарже, девушки в лучших платьях (кажется, здесь мода на вишнево-красные пуловеры), священники и монахи, женщины и дети — все столпились вокруг входной двери, поскольку испанцы не станут стоять в очереди. Я заметил, что лишь немногие уступают дорогу людям божьим, а многие священники пропускали вперед других и были вынуждены стоять. Также я впервые увидел способность испанских женщин носить тяжелые грузы на головах. Подошла опрятно одетая девушка, несущая на голове швейную машинку в деревянном футляре. Она поставила машинку на землю не раньше, чем появилась другая молодая женщина, в черном платье и белом фартуке, которая грациознейшим образом несла на голове огромный кофр размером с сундук Сида; и когда двое сильных мужчин поставили его на землю, девушка с улыбкой поблагодарила их и сняла маленькую подкладку, на которой несла сундук.

Ночью я понял, что суровый Сантьяго столь же романтичен, как Авила и Толедо. Свет театрально падал сквозь колоннады и освещал мокрые мостовые. Я видел колонны и арки, тронутые светом фонарей, а над ними — возвышающуюся в ночи фантастическую башню, инкрустированную святыми; на некоторых улицах, тихих, словно церковь в полночь, шаги другого ночного странника звенели почти зловеще. Если в Авиле и Толедо можно ожидать встречи с рыцарем в кольчуге или панцире, то в Сантьяго, кажется, можно увидеть шайку гуляк эпохи Возрождения в масках и плащах, торопящихся с горящим факелом к какому-нибудь мраморному дворцу; или Ромео с мандолиной под плащом, спешащего спеть серенаду Джульетте. Фруд [133]где-то писал, что между нами и прошлым лежит бездна, через которую ни одно перо не перекинет мост; наши предки не могут прийти к нам, а наше воображение лишь слабо проникает к ним. Только в приделах собора, говорил он, когда мы смотрим на их молчаливые фигуры, дремлющие на гробницах и плитах, всплывает перед нами бледная тень понимания того, какими были эти люди при жизни. Возможно, также мы можем расслышать эхо тех дней в звоне церковных колоколов — уникальном творении средних веков, — который отдается в ушах эхом исчезнувшего мира.