Прогулки по Европе

20 апреля. Милан.

Последняя лекция – 8-я. Студенты (реально это студентки) уже хорошо втянулись, почти везде, где надо, догадываются. Прощаемся. Подходят еще и в коридоре. Одна говорит, довольно сурово: «Spiacevole (неприятно)». Несколько растерянно спрашиваю: «Почему?» – «Perché è finito».

Германия

24 апреля 1999. Переезд Больцано-Мюнхен (в Больцано меня отвез Коля Михайлов после того, как я был у него в гостях в Ora).

В поезде албанец из Косова. Работает в Германии, ездил в Кукес выручать свою семью – это человек двенадцать. С его заработком семья в Косове обзавелась домом, машинами, телевизорами. Пришли сербы, всё это вынесли, машины забрали, дом подожгли. Теперь он перевез всех своих в Тирану, нашел им квартиру из двух комнатенок – это тысяча марок в месяц. «Албанцы Албании ужасны – хуже всех в Европе». Грабят беженцев наголо, захватывают трактора, машины, даже то, что выдают из гуманитарной помощи. Довезти до Тираны – 400 марок; но как отъедут, вынимают револьверы: «А теперь выкладывай все деньги, а сами вон из машины!» Албанцы Косова по сравнению с коренной Албанией – богачи, белая кость. В Албании они живут теперь среди своего нищего, озверенного, ненавидящего их плебса.

25 апреля. Лейпциг.

Плакат в вокзальном супермаркете: Hier bin ich ein Mensch. Hier kauf ich ein! (здесь я человек: здесь я покупаю).

2000

Италия

31 марта 2000. Венеция.

Сан-Микеле. На могиле Бродского теперь уже стоит камень: Letum non omnia finit. Много красивых цветов, совсем свежих – лилии, розы, что-то вроде красных калл и гигантских незабудок. Но все разметано бурей, которая была позавчера. Немножко поправил. Монетки лежат в особой чашечке.

Пачечка исписанных листов, завернутых в прозрачную пленку: «книга записей». Но пленка ее от бури не спасла: всё промокло насквозь, листки слиплись, чернила расплылись. С некоторым колебанием беру эти листки в руки. Разумеется, это чужие письма; но через день-два они погибнут вообще; а они, пожалуй, каким-то краешком все же входят в русскую культуру. Между листами уже устроилась маленькая улитка. Чем-то немного похоже на положение человека, читающего берестяные грамоты. Сходство еще и в том, что половина букв уже не опознается: нужна работа расшифровщика. Решаюсь прочесть. Почти всё то, что еще можно разобрать, – женские письма. Несколько писем по-английски, но в основном по-русски. Иногда по-русски с иностранными ошибками. Подписаны именем или инициалом. Беру на себя дерзость некоторые привести (без подписей, конечно, и без обращений):

«It's a beautiful sunny day and we've come to pay a visit. Masha says hello. We all miss you»;

«Очень печально, что мы увидимся здесь, а не в Амстердаме»;

«Вы мне снитесь и даже появились на дереве в виде рыжего кота»;

«Я была лишь тем, чего ты касался рукою»;

«… Как жалко, что все в прошлом»;

«Жаль, что я поздно Вас узнала»;

«Жалко, что не встретились. Но ведь там тоже что-то пишется, правда? Или нет?»

И много записок, где просто строчка или две-три из самого Бродского.

Вот и зеленая ящерица перебежала поперек – как и год назад.

Июль 2000. Женева-Москва.

Пришлось совершить дополнительную поездку в Женеву (на неделю), чтобы принять экзамен, и отсидеть на ученом совете, где утвердят аспирантуру для Изабель Валлотон.

14 июля в дорогу домой. Изабель вздумала ехать вместе со мной на поезде. Объясняю ей, что со ступеньки московского вагона начинается Россия – со всеми возможными коннотациями.

В московский вагон (Кёльн-Москва) теперь можно попасть только в Брауншвейге. Сперва поезда на Карлсруэ и далее на Брауншвейг: нормальный немецкий сидячий комфорт. Подъезжаем к Геттингену. Впервые вижу место своего будущего сидения. Остановка (одна минута) – на перроне лучезарный Гиппиус. Передаю ему картинку иконки-Варвары, которую мне прислали из Москвы. Мы еще не знаем, что уже сутки, как найдена находка века – цера, она же Новгородский кодекс.

Брауншвейг. Вечер. Ждем поезда из Кёльна. Билеты у нас в разные вагоны: покупались в разные дни. Наконец поезд появляется. Стоянка две минуты. Влезаю в свой вагон, а Изабель проводники почему-то прогоняют в хвост поезда. Успеваю заметить, что она все-таки куда-то села. Выясняется: ее вагона в поезде нет вообще! У него загорелись тормоза, и его отцепили – для российских вагонов за границей вещь заурядная. Пассажиров в таких случаях рассовывают кого куда совершенно бесцеремонно. О соблюдении класса билета или о компенсациях смешно и говорить. Все происходит по российскому неписаному канону: человек, готовый заплатить (или уже заплативший) деньги, – всегда лишь жалкий проситель по отношению к держателю реального блага, будь то кусок колбасы или место в вагоне. Изабель из милости пристраивают как попало в каком-то польском вагоне. Ни о какой постели речи нет. Ее жажда приключений и всего, что противоположно швейцарскому тихому болоту, начинает удовлетворяться ускоренно.