Прогулки одинокого мечтателя

Со своей стороны, хорошо обдумав вопрос о том, какого рода наслаждение испытываю я, доставляя людям удовольствие, я обнаружил, что удовольствие это заключается не столько в чувстве благодеяния, сколько в радости видеть довольные лица. Это зрелище полно для меня очарования, которое проникает в самое сердце, но является исключительно следствием восприятия. Если б я не видел удовлетворения, которое вызываю, то, даже будучи в нем уверен, я наслаждался бы им только наполовину. Чужая радость для меня — бескорыстное удовольствие, не зависящее от того участия, которое я мог в нем принимать. Потому-то всегда живо привлекало меня удовольствие видеть веселые лица на народных праздниках. Однако ожиданье этого часто оказывалось обманутым во Франции, где нация, считающая себя такой веселой, обнаруживает так мало веселья в своих забавах. Я когда-то довольно часто ходил в кабачки смотреть, как танцует там простой народ; но танцы его были так унылы, люди держались так печально, так неловко, что я уходил оттуда скорей расстроенный, чем довольный. А вот в Женеве и в Швейцарии, где смех не растрачивается беспрестанно в безумных и злых выходках, все на праздниках дышит внутренним довольством и весельем. Нищета лишена там своего безобразного облика. Роскошь тоже не показывает там своей наглости. Благополучие, братство, согласие располагают сердца к тому, чтобы раскрыться, и часто в восторгах невинной радости незнакомые подходят друг к другу, обнимаются и зовут друг друга вместе предаваться наслаждениям дня. Чтобы самому наслаждаться этими милыми праздниками, мне не надо принимать в них участия,— мне достаточно их видеть: видя их, я их разделяю, и среди стольких веселых лиц, я уверен, нет сердца более веселого, чем мое.

Хоть это только наслажденье от ощущения, причина его, конечно, нравственная, и доказательство этого в том, что то же самое зрелище не только неприятно и не нравится мне, но даже раздирает мне сердце и вызывает негодование, если я знаю, что признаки наслажденья и радости на лицо злых говорят лишь об их удовлетворенной злобе. Одни только признаки невинной радости могут быть приятны моему сердцу. Признаки жестокого, насмешливого злорадства надрывают мне душу и огорчают меня, хотя бы даже оно и не имело никакого отношения ко мне. Признаки радости злобной и радости невинной, без сомнения, не могут быть в точности одинаковы, поскольку они вытекают из разных начал; но как бы то ни было,— это в одинаковой мере признаки радости, и внешние их различия, конечно, не пропорциональны различиям в тех душевных движениях, которые они во мне вызывают.

Признаки боли и страдания для меня еще чувствительней,— до такой степени, что я не могу видеть их без того, чтоб самому не испытать потрясения, быть может еще сильнейшего, чем то, которое они выражают. Воображенье, усиливая восприятие, отождествляет меня со страдающим существом и нередко причиняет мне большее терзанье, чем испытывает оно само. Лицо недовольное — тоже невыносимое для меня зрелище, особенно если у меня есть основания думать, что недовольство это имеет отношение ко мне. Я и сказать не могу, сколько брюзгливый и угрюмый вид лакеев, прислуживающих с неудовольствием, вырвал у меня монет в домах знатных людей, куда в прежние времена меня по глупости моей умели заманивать и где слуги всегда заставляли меня очень дорого платить за гостеприимство их хозяев. Слишком сильно задевали меня всегда явления, затрагивающие чувство, особенно те, которые отмечены знаком наслажденья или страданья, доброжелательства или неприязни; я даю себя увлечь этим внешним впечатлениям, никогда не умея уклониться от них иначе, как при помощи бегства. Знака, движенья, взгляда неизвестного человека достаточно, чтобы нарушить мое удовольствие или успокоить мои страданья. Я принадлежу себе только наедине с собой; среди людей — я игрушки окружающих.

Когда-то я с удовольствием жил в свете, не видя в глазах окружающих ничего, кроме доброжелательства или, самое большое, безразличия у тех, кто не знал меня; но теперь, когда стараются столько же выставить меня напоказ, сколько скрыть от народа мое подлинное существо, я по могу выйти на улицу без того, чтоб тотчас не увидеть себя окруженным мучительными предметами. Я ускоряю шаг, спешу выйти за город; как только я вижу зелень, я начинаю дышать свободно. Нужно ли удивляться, что я люблю одиночество? На лицах людей я не вижу ничего, кроме вражды, а природа всегда улыбается мне.