Прогулки одинокого мечтателя

Оставаясь спокойным при таком расположении духа, я нахожу в нем вместе с довольством собой надежду и утешение, в которых так нуждаюсь. Разумеется, такое полное, постоянное, уже само по себе печальное одиночество, такая всегда о себе напоминающая, недремлющая вражда всего теперешнего поколения, такие беспрестанно мне причиняемые униженья ввергают меня иногда в уныние; колебания, надежды, расслабляющие сомненья еще возвращаются время от времени, чтобы смутить мою душу и наполнить ее печалью. И тогда-то, неспособный к умственным усилиям, необходимым для того, чтобы снова почувствовать уверенность в себе, я бываю вынужден вспомнить свои прежние решения; заботы, внимание, сердечная искренность, которые я вложил в их выбор, снова встают тогда в моей памяти и восстанавливают все мое доверие к себе. Таким образом отрешаюсь я от всех новых идей, как от пагубных заблуждений, обладающих фальшивым обликом и годных только на то, чтобы смутить мой покой.

Так, держась в узком кругу своих прежних незнаний, я не имею счастливой возможности, подобно Солону, старея, ежедневно учиться, и мне приходится даже ограждать себя от опасной гордыни, выражающейся в стремлении узнать то, что отныне я уже не в состоянии узнать как следует. Но если я не могу надеяться па особые приобретения в отношении полезных знаний, очень важные приобретения предстоит мне сделать в области необходимых в моем положении добродетелей. Вот каким приобретением мне было бы своевременно обогатить и украсить свою душу; она могла бы взять его с собой, когда освободится от помрачающего, ослепляющего ее тела и увидит истину без покрывала, поймет ничтожество всех этих знаний, которыми так кичатся наши лжеученые. Она будет скорбеть о мгновениях этой жизни, потраченных на погоню за ними. А терпенье, кротость, смирение, честность, беспристрастная справедливость — это блага, которые уносят с собой и которыми можно обогащаться беспрестанно, не опасаясь, чтобы сама смерть могла уничтожить их ценность для нас. Этому-то единственному и полезному изучению посвящаю я в старости остаток своих дней. И буду счастлив, если благодаря собственному совершенствованию уйду из этой жизни не лучшим, ибо это невозможно, но более добродетельным, чем вступил в нее!

ПРОГУЛКА ЧЕТВЕРТАЯ

Среди немногих книг, которые я иногда еще читаю, больше всего увлекает меня и приносит мне пользы Плутарх. Он был моим первым детским чтением и будет последним в старости: это чуть ли не единственный автор, из чтения которого я всегда извлекал что-нибудь ценное. Третьего дня я прочел среди его сочинений о нравственности трактат «О том, как можно извлечь пользу из врагов?». В тот же день, разбирая кой-какие брошюры, присланные мне разными авторами, я натолкнулся на одну из книг журнала аббата Р.[9], на титульном листе которой он поставил следующие слова: « Vitam vero impendenti, R ...» [Посвятившему жизнь истине, Р... (лат.).] Слишком хорошо осведомленный об уловках этих господ, чтобы ошибиться относительно этой надписи, я понял, что он рассчитывал под таким вежливым прикрытием высказать мне некую жестокую истину. Но на чем основанную? И к чему этот сарказм? Какой повод мог я подать к нему? Чтобы воспользоваться уроками доброго Плутарха, я решил посвятить на другой день прогулку самопроверке в отношении лжи, ибо я глубоко уверен в истинности ранее составленного мнения, что «Познай самого себя» Дельфийского храма[10] — правило, которому не так легко следовать, как я полагал в своей «Исповеди».

Когда я на другой день пустился в путь, чтобы выполнить это решение, первое, о чем я вспомнил, как только начал углубляться в себя, был ужасный обман, совершенный мной в ранней юности[11], воспоминанье о котором мучило меня всю жизнь, а в старости стало еще сильнее терзать мне сердце, уже сокрушенное на столько других ладов. Обман этот, который уже сам по себе был большим преступленьем, стал еще большим по своим последствиям; я ничего не знал о них, по угрызенья совести рисовали мне их такими жестокими, как только возможно. Между тем достаточно обратиться к тому состоянию, в котором я находился, совершая этот обман, чтобы стало ясно, что он был лишь плодом ложного стыда. Не только не был он порожден желанием повредить той, которая оказалась его жертвой, но, напротив, могу поклясться небом, что в тот самый миг, когда этот неодолимый стыд вырвал его у меня, я с радостью отдал бы всю свою кровь, чтобы его последствия обратились на меня одного. Я был в бреду и но могу объяснить этого иначе, как сказав то, что, мне кажется, я чувствовал тогда: моя природная робость подчинила себе все стремления моего сердца.