Прогулка [СИ]

Касаясь пальцем закладок, выбирая между тремя переводными романами и пятью сборниками стихов, Кира подумала, можно просто написать рецензий впрок, без заказа. Они не устареют, слова о вечных уже книгах, но и востребованными могут оказаться нескоро. Нужны рецензии на то, что издается, а это значит, нужно читать что-то новое, постоянно. Но чем дальше уходила Кира в собственную свободу, тем больше ценила качество того, что потребляет ее голова и сердце. Да что там. Она даже есть стала по-другому, незаметно для себя отказавшись от чипсов и копченой колбасы, и как беременная капризная молодка, выбирала то, что приказывал организм, только в случае с Кирой его приказы не были мощной угрозой (тошнота, повышенная кислотность, сведенный измученный желудок — вспомнила она, как носила Светку, и содрогнулась), а приходили мягко, замаскированные под ее собственные желания. Или просто совпадали с ними.

И теперь получалось, что радость от капустного салата с огурцом важнее воплей несчастного Истрикова, поняла Кира и развеселилась, вдумчиво хрустя капустой. Скажи кому, никто же не поверит. Но цимес в том, что все это и не нуждалось в проговаривании кому-то.

Итак, обращалась сытая Кира к струе горячей воды над тарелками в раковине, что мы имеем? С планами? Вчерашняя прогулка, которая должна была стать юбилейной, оказалась странной, полной неожиданных событий и — короткой. А думала, нагуляюсь от пуза, насмотрюсь на уходящий апрель, наснимаю его в запас, яркий, сочный, цветной.

День провис, заболтался, будто ему оторвали завязки, ах да, она же думала, просидит над обложкой, а получилось, не надо. И хотела, правда, хотела сделать свой собственный эскиз, перенести в него то, чего сама автор романа и написать не сумела толком, а Кира сделала перевод для души, заменив нескладную штампованную историю толстой Наташи — своей, более настоящей. О женских мечтах, которые так пронзительны и недосягаемы, что приходится заменять их булочками и пирожными с кремом, такими близкими, только протяни руку. Это было бы немного печально, немного забавно, но обязательно — с любовью. Кира была уверена, сумеет сделать так, чтоб каждый, кто возьмет в руки книгу, почувствовал это. Но никому не нужно. А нужны свирепо-брутальные мачо с руками, навечно заклиненными в объятиях, как правильно изогнутые ручки кресла. Для удобства воздушных блондинок.

— Так, — сказала себе Кира, — стоп, начинаешь брюзжать. А лучше выберу-ка я самых прекрасных церцисов и плотников, трав и листьев. Сделаю серию, назову ее, ну, к примеру, «Прогулка в церцис». Получу удовольствие. И после обеда пойду, завеюсь совсем в другую сторону.

* * *

Другая сторона — это значило, нужно сесть в маршрутку, идущую в сторону Черного моря, в самый дальний конец города, где белый маяк на улице Маячной завершал длинный пляж, который тянулся вдоль крупного городского района. Чаще всего Кира выходила несколькими остановками раньше, медленно шла по песку, следуя изгибам и поворотам береговой линии, а впереди торчал маяк белым перстом (маячил). Усталая, поднималась снова на обрыв, возвращаясь с ветреного берега в обычные городские кварталы, шла на конечную, где в пустом автобусике всегда можно было уютно сесть. И ехала обратно, довольно долго.

Сегодня она выйдет попозже, так что длинной прогулки не получится, а значит, под маяком спуститься на берег, погулять и там же подняться обратно. И домой. Вечером нужно рассказать Светке, что работа накрылась. Стесненно выслушать ее молчание, потом бодрые утешения, постоянно думая, что после она расскажет о неудаче своему Димочке (который там маячит, подсказала себе Кира). Димка — очаровательный пацан, к счастью, до сих пор влюбленный в ее дочку, но Кира для него, скорее всего, обуза, довесок к любимой. Ведь его родители преуспевают в столице. Вполне себе преуспевают, ну так, обычно, не миллионеры, конечно. Но и не фрилансеры за копейки.

— Ты опять? — грозно сказала себе Кира.

И ушла наслаждаться розовыми цветами.

Серия получилась. Грозди цветов оттенялись синевой весеннего неба, просвечивались радостным солнцем, бликующим на прозрачных крыльях толстых черных плотников и коричневых пчел. На одном снимке ветка церциса клонилась в самую траву, такая — отягощенная. Роскошная.

Кира выложила девять картинок, медленно прокручивая, просмотрела их все, от первой, с тонкой молодой веткой, до самой последней, где за пышными цветущими кустами сверкала вода и корявилась на ее глади серая древняя скала.

Досмотрев, задумчиво постукала пальцем по деревянному подлокотнику старого кресла. На звук пришла почему-то Кларисса, села привычно, пеньком, топорща белые усы и требовательно щуря на хозяйку узкие глаза японской гейши. А из коридора слышались шорохи и мягкий топоток. Клавдий выкопал давно утерянную игрушку — хитро скрученную проволочку и гонял ее в упоении.

— Ты моя девочка, — нараспев приласкала кошку Кира, — иди сюда, красава моя, рыжая смешная, мой кролик усатый.