Прогулка [СИ]

Та кивнула молча. Не говорить же ему, что с мамой пришлось поругаться, просто вдрызг, к выдуманной подружке на день рождения с ночевкой мама не разрешила, и Кира, намеренно усилив ссору, выскочила, хлопнув дверями, еще в шесть вечера. Перед тем не забыв сердито прокричать внутрь, что не ищи, в милиции, сама приду утром, когда Танькин папа нас по домам повезет. И после долго бродила по улицам, устала совершенно, и даже плакала от одиночества и неприкаянности, не чая, когда же наступят эти одиннадцать вечера. А как страшно было в темном парке, где Кира нашла место вовсе без фонарей, сидела там, вздрагивая от холода и чужих шагов, беспрестанно глядя на медленные стрелки часиков, а после упала в ужас, когда решила — поломались, конечно, давно уже остановились.

От парка до многоэтажки было минут пять быстрого хода, Кира шла по темной стороне, где нет фонарей, а после дорожка вывела на свет, и тут же привязался пьяный, побрел следом, бормоча угрозы, хорошо, Кира оказалась быстрее, и он отстал, выкрикивая в спину гадости.

Но все уже позади, и мелкая дрожь стихала, отпуская мышцы.

— Мы ничего не станем делать, — раздельно проговорил Вадим, как совсем маленькой, несмышленой, — успокойся, моя Кира. Я поставил кофе, такого же, как у Максимыча. С драконами. Залезай с ногами, сиди. Отдыхай. После кофе поболтаем. Нам о многом нужно поговорить.

Он не понимает, поняла Кира. Думает, ее трясет от волнения, насчет того, что станет приставать. А она за эти пять часов одинокого ожидания уже все решила. Если он благородно ничего не станет делать, Кира скажет ему сама. Или просто обнимет. Начнет целовать. Потому что никаких сил нет, особенно после этих майских, когда с классом ходили на море, и Вадим ходил с ними, там Хелька и Олька вместе не давали ему проходу, а все смеялись, и сестры хохотали тоже, бегая следом по мелководью и брызгаясь, и сам он смеялся, и Кира с Ленкой смеялись тоже, так что у Киры заболели от напряжения скулы. И ладно бы сестры, он сказал, нужно верить, да. Но после мая наступит июнь, в котором непонятно, что будет и как. Мама пытается взять Кире путевку, в летний лагерь сразу на две смены, вдруг она уедет до самого сентября.

Конечно, Кира верит своему Мичи. Но мужчины не всегда понимают. Насчет времени. И мама, вздыхая, говорит об этом. О том, что отец совершенно упускает из виду, как оно быстро течет. И если бы поумнее была, то что-то делала бы. Сама, а не сидела бы, ожидая, когда отец раскачается на то и на это.

…Пока длилось темное ожидание Киры, она думала, как это будет. Перебирала предполагаемые подробности, решая, что с ними делать. Если он откажется. Или — рассмеется. Или станет уговаривать подождать июня.

Так что, к тому моменту, когда Кира села на бархатный диван, сторожко оглядывая чужую мебель, все уже было ею решено даже в подробностях. Теперь нужно соотнести планы с квартирой, беря ее в союзники.

— Я за кофе. Отдыхай. Или пойдем вместе.

— Я сейчас.

Он вышел. Кира внимательно осмотрелась.

Диван. И кресла. За столиком. Нужно, чтоб он сел на диван, рядом. Там, на полке лежат плашмя альбомы. Наверное, с фотографиями. Это хорошо. Нужно попросить, он сядет рядом, голова к голове. Будут смотреть…

— Кира!

Она встала с дивана, поправила волосы, расстегнула пуговку на клетчатой рубашке, пониже, у самой груди, а лифчик она сняла в парке и засунула в сумку на самое дно.

В кухне уютно горел маленький свет, Вадим стоял у плиты, поворачивая закопченую турку.

— В холодильнике, залезь, там ветчина в бумажке. И еще банка с ананасами. Любишь?

— Да.

— Порезать сможешь?

— Мне руки помыть.

— Да. В ванной там полотенце, белое большое.

Кира ушла в ванную, глянула быстро на свое горящее лицо, вытирая мокрые руки, прижала к губам полотенце, вдыхая его запах, мужской, табак и одеколон. Вернулась, улыбаясь. Внимательно нарезала розовую ветчину, хлеб, выложила в хрустальную салатницу бледные кусочки ананасов.

— А сок выльем сюда, — Вадим вытащил из буфета хрустальный графинчик. Рядом поставил такой же, с темной жидкостью, покачал, показывая ленивые потеки на стенках.

— Прекрасное марочное вино. Видишь, как трогает хрусталь? Значит, настоящее. Мы совсем понемножку, чтоб было свободнее. Да, Кира?

— Да.

Она уносила в комнату тарелки и вазочки, ставила на овальный столик, окидывая комнату взглядом, как полководец поле сражения. Диван — это хорошо. А большой свет нужно погасить.

Комната упала в мягкий полумрак. И в нем заблестели рамочки на стенах.

Когда Вадим встал в дверях, держа поднос с чашками, Кира стояла напротив самой большой рамки, с простертыми в ней крыльями, темный бархат с яркими пятнами — синими, солнечными и белыми. И латинская кучерявая подпись под мертвой красотой.

— Нравится? — звякнул поднос, раздались шаги, приглушенные ковром, и Кира почувствовала, как он встал позади, совсем близко.

— Да.

— Калиго Атрей, самая красивая Брассолида. В ее крыльях есть тайна, поэтому они светятся в полете.

— Она уже мертвая, — печально сказала Кира.