Прогрессоры

Лотхи-Гро и девчонка с распоротым боком по имени Нодди едут с нами. Хинки-Кью и худенькая тихая девочка-шаоя, ещё не оправившаяся от раны и метаморфозы, остаются здесь. Они достались тем, кому было бы никогда не собрать тысячу или полторы золотых на покупку рабыни-военного трофея — сыну ткача и земледельцу, который торговал мукой и воевал вместе с нами. Сын ткача пытается объяснить девочке-шаоя жестами, насколько она ему нравится и как получат по ушам все, кто попытается встрять; девочка, не знающая языка, поражается и отшатывается — но, увидев его улыбку, тоже робко улыбается. Торговец мукой кутает Хинки-Кью в плащ и приглаживает ей волосы:

— Ничего, дочка, воспитаем твоего волчонка человеком — он и знать не будет, что зверёныш… — и девчонка рыдает, вцепившись в рубаху у него на груди.

Торговец верблюдами считает монеты, качая головой:

— Пропал базар… Теперь они из одной мести никому жизни не дадут.

Оружейник, выбирая клинок для Лотхи-Гро, приговаривает:

— Нет уж, хватит. Попили крови-то… Ничего, с нами — Львята, мы за Львят… мы им покажем за настоящих Львят, как в нашей деревне поросят обрезают…

Верблюд смотрит на меня с отвращением и ложится. Анну наблюдает, как я пытаюсь его седлать, как Ри-Ё меняет седельные сумки. Лицо Анну спокойно, но глаза влажно блестят.

— Как ты думаешь… — начинаю я, но Анну прерывает:

— Да не знаю я! Понятия не имею! Не спрашивай меня! — и кричит волкам. — А ну, шевелитесь! Заночевать тут хотите, что ли…

***

Хенту позволил себе отдышаться только в Данхорете. Чуть-чуть расслабиться и поглазеть — потому что в Данхорет он въехал утром затемно, а до лагеря волков можно было дойти пешком к полудню. Верблюд тоже устал — хороший Хенту попался верблюд, добрая и честная душа — не пытался кусаться или лечь посреди пути, честно держал тот сумасшедший темп, который требовался его господину. Только в городе стал задумываться и заминаться; пожалел Хенту животину.

Тем более, что подвернулось редкое зрелище. Крияна, поганые богоотступники, справляли свой грязный обряд — интересно же.

Крияна, вообще-то, дальше, на юго-востоке. Там, говорят, великие непроходимые леса, страшные звери, дожди, которые льют по полгода — ясное дело, что у аборигенов не все дома. Но общины крияна с давних времён жили на территории Лянчина — и Шаоя, как болтали. Их терпели, во-первых, потому что богоотступники платили Льву Львов за свою жизнь, а во-вторых, потому что они издавна делали самые прекрасные на свете ткани, самые тонкие — с волосок — золотые цепочки и самые лучшие — лёгкие и скорострельные — ружья, стоящие бешеных денег. Но — скрепя сердце, терпели, конечно.

Нет слов, крияна были законченные мрази. Хотя бы потому, что из них выходили самые бессердечные ростовщики и менялы — откуда у богоотступников совесть и жалость? Поэтому время от времени случались тёрки, доходившие иногда и до резни — но твари прижились в Данхорете и в Урахне, и ничем их было оттуда не выкурить. Хенту, родившийся в Данхорете, испытывал смешанные чувства к крияна: с одной стороны, они были ему глубоко противны, с другой — время от времени его терзало порочное любопытство. Хенту подозревал, что половина правоверных лянчинцев чувствовала к крияна что-то похожее.

Так вот, направляясь в трактир, чтобы что-нибудь съесть и покормить верблюда, Хенту увидел наводнившую улицы напротив поганого храма крияна толпу одетых в алое богоотступников — и не стерпел, чтобы не пойти взглянуть. Знал, что там делается. «День Священной Жертвы» у них. А это, кроме прочего, означает, что всем, кого туда занесёт хотя бы взглянуть одним глазком, богоотступники будут предлагать пироги в виде человеческого сердца, начинённые тёмно-красной тягучей патокой.

Не поспоришь, мерзкий обычай. Но — ужасно вкусно и непонятно, как они готовят эту дрянь. То есть, ясно, что кладут мёд и винные ягоды — но, как рабы отца Хенту ни старались испечь нечто в этом роде, почему-то ничего не выходило. Да и в конце концов — нигде в Истоках Завета не сказано, что нельзя есть эту языческую еду. То есть — не грех. От Хенту не убудет.

И Хенту смешался с толпой, чувствуя некоторый стыд, но заметил среди красных шёлковых рубах и платков крияна чёрные и серые куртки лянчинцев — и успокоился. Не ему одному интересно. Творец простит.

К площади напротив храма вели в поводу двух белых необрезанных жеребцов, а на них сидели мальчишки-крияна, лет по пятнадцати, все в белом шелку, в венках из белых мальв и с узором, нанесённым тонкими белыми линиями на смуглых щеках. Они старались не смотреть друг на друга; все богоотступники кланялись белым, кричали неведомые непристойности на своём малопонятном правоверному языке и кидали под ноги коням белые и красные цветы.

Хенту вместе с толпой пошёл за белыми на площадь.