Прогрессор поневоле

Вот так, грабя и угоняя в рабство всех, кто жил в селениях по обеим сторонам Нила, мы вышли к огромной скале, называющейся Джебель Баркал и одноимённому городу, который имелся внизу у этой скалы. В нём проживало от силы пять тысяч жителей, а сам город находился за такой смехотворной стеной, что керминцы понимая это выслали делегацию, которая хотела договориться с нами. К их несчастью — это было бесполезно, так что Джебель Баркал был взят на следующую же ночь, полностью разграблен, а мы не став дожидаться окончания работы работорговцев пошли дальше, следуя за изгибами реки, которая повернула на север и мы теперь снова поднимались вверх вплоть до четвёртого порога, пройдя который река снова вильнула вниз, уводя нас за собой и вскоре преодолев пятый порог, мы дошли до последнего крупного города царства Керма — города Мерове. Здесь собрались все те, кто бежал от нас раньше. Также стены города спешно наращивались, была видна разного цвета кладка: старая и новая, ещё не до конца просохшая. Разговаривать с нами не стали, понимая, что нам неинтересны переговоры, так что началась недолгая осада, которая закончилась через неделю тем, что несколько богатых семей решили открыть нам ворота, за гарантии своей безопасности. Триста отпущенных человек стоили жизней моих легионеров, так что они направились куда-то вниз, на юг, а мы на две недели остались в Мерове, чтобы полностью его разграбить и очистить от людей. Лучники из остатков бывшей армии наследника царя решили подписать с нами контакты, так что в легионы влилось ещё почти две тысячи лучников доводя их общее количество до пехотного состава двух легиона. Общее количество войск, что я имел под своим началом приближалось к двадцати тысячам. Их составляли как раз два удвоенных легиона, в каждом из которых имелось по 4000 только одних лучников. Мои военачальники удивлялись, зачем мне столько много, но не сопротивлялись моим решениям, ведь войско было на полном обеспечении, так что задумываться об этом стоило точно не им. Я же прекрасно осознавая силу большого количества лучников в сражениях, старался их наращивать столько, сколько это было вообще возможно без ущерба качества состава, ведь при приёме в легион, к лучникам были намного жёстче требования, чем к пехотинцам. Они должны были хорошо из него стрелять как минимум.

Запасшись вином и провизией, мы продолжили путь вниз на юг и каково же было моё удивление, когда саванна стала переходить сначала в небольшие подлески с первыми редкими высокими деревьями, а затем и вовсе мы вышли к границе царства Керма, за которой виднелись горные пики с деревьями, сплошной массой растущих на них.

— А мы покупаем древесину в Речеру, — видя всё это богатство, задумчиво сказал я, стоя на колеснице. Как я и думал, на них всё сложнее было передвигаться здесь, когда начались леса, возвышенности и неровная дорога со слоем почвы. Но поскольку мне было интересно, что будет дальше, то я и решил идти до тех пор, пока могут ехать колесницы.

— Огромные богатства мой царь, — потрясённо смотря на обилие ценной древесины, подтвердил мои слова Иамунеджех.

— Нужно будет этим заняться по возвращении, — решил я, — надеюсь Хатшепсут не будет спорить с тем, что как важно нам иметь собственную древесину.

— Мой царь твоё решение? — с надеждой посмотрели на меня военачальники.

Я посмотрел на колёса наших с ними колесниц, полностью заляпанные в комьях земли, на огромные леса впереди, к прохождению по которым войско было не готово и тяжело вздохнул. Как неинтересно было пойти дальше, но это было уже неразумно, а потому я ответил просто.

— Мы возвращаемся.

Они обрадовались, прокричали мне здравницу, а вскоре новость молнией пролетела по войску и крики раздались уже отовсюду. Воины радовались, что могут вернуться в места, где наконец можно потратить заработанные деньги. А их было очень много! Каждый легионер, кто был с начала похода заработал столько, сколько крестьянская семья могла заработать за десять лет и то учитывая, что крестьяне получали за свою работу только еду, а солдаты имели золото, которым можно было оплачивать вообще всё, что угодно. Потому всеобщая радость была мне понятна. Грустили лишь простые керминцы, понимая, что прощаются со своей родиной навсегда, но кого интересовало их мнение.

* * *