Программист жизни

Он проговорил все это с таким сочувствием, что я опять – уже всерьез – засомневался в своем рассудке и в своей памяти. А что, если Полина была права, когда думала, что «видит» меня, а не Стаса? Что, если и в самом деле никакого Стаса не существовало? Это я проходил курс реабилитации у Сотникова, это меня сбила машина. Что, если вообще не было этих двенадцати лет жизни, которые я помню? Я лежу в коме и вижу какие-то странные сны. А то, что в моей жизни появилась Полина, так это и неудивительно: она «специалист» именно по таким случаям.

– Что с вами? – озабоченно спросил психиатр Мишарин, отходя от сценария. – Вам нехорошо?

– Да нет, все в порядке, – я попытался улыбнуться, не знаю, что из этого получилось. – Что бы вы сказали, Евгений Павлович, – неожиданно для самого себя, ломая, к чертовой матери, весь установленный сценарий, проговорил я, – если бы вам описали такой случай. – Наверное, я действительно плохо выглядел или голос мой звучал как-то не так, потому что Мишарин весь подобрался и смотрел на меня уже с откровенным беспокойством. – У некоего человека погибает восемнадцатилетний брат, а через двенадцать лет ему в руки попадает фотография, на которой брату тридцать.

Мишарин похлопал по столу ладонью (разговор происходил в его кабинете, он сидел за столом, я – напротив). Не знаю, что означал этот жест: растерянность или глубокие раздумья, но вид у доктора стал какой-то больной.

– Что бы я сказал? – спросил он, продолжая похлопывать по столу ладонью. – И давно у вас подобные видения?

– Да нет, – пошел я на попятный, – это не у меня, это вообще… так… не имеет значения.

– Все может быть гораздо серьезнее, чем вам кажется, – веско произнес Мишарин, а мне захотелось поскорее сбежать из его кабинета.

– Спасибо, Евгений Павлович, вы мне очень помогли, – сказал я, поднимаясь.

– Обращайтесь, – со значением – или мне только так показалось – произнес Мишарин. И тут, наконец вернувшись к сценарию, совсем по-другому, с надеждой и полным доверием на меня посмотрев, добавил: – Постарайтесь помочь Алевтине. Найдите убийцу.

Из его кабинета я вышел в подавленном состоянии, именно в таком, в каком выходил от Мишарина Стас. И это повторение мне показалось самым ужасным. Очевидно, я нездоров, причем тяжело и давно. А то, что раньше никто этого не замечал, ничего не доказывает. О болезни Бориса тоже никто не догадывался. Зачем я выдумал брата? Для чего вообще выдумывают несуществующих людей? Не для того ли, чтобы свалить на них свои недостатки, поступки, за которые стыдно, а может, и… преступление. У меня уже мелькала мысль, что Сотникова убил Стас. Но если никакого Стаса не было, значит, убил я?

Я замер, пораженный этим открытием. Мне стало трудно дышать и что-то случилось с головой – там образовалась какая-то странная, душная пустота, а перед глазами все поплыло.

Все сходится. Если не было Стаса, значит, это я был пациентом Сотникова, бывшим пациентом. Одним из тех, кого он и подозревал. Почему он позвонил в наше агентство? Скорее всего, случайно, фамилию в объявлении мы не указываем. Как бы то ни было, Сотников позвонил, я приехал и убил его. Не из мести, тут мы с Полиной ошиблись, ведь жертвой врачебной ошибки я себя не ощущал, а по каким-то другим, забытым сейчас, причинам. А может, и вообще без причины: неизвестно ведь, что взбрело в голову сумасшедшему. Да нет же, нет! Причина была, и лежит она на поверхности: я убил его из-за Алевтины, ведь тогда получается, что именно я был в нее влюблен. Ну, так может, решил возобновить связь, а муж мешал…

Где-то за моей спиной, в той части коридора, которую я прошел, хлопнула дверь, послышались шаги. Мне представилось, что это вышел Мишарин. Сейчас он меня здесь обнаружит, заговорит… Нет, этого вынести я сейчас не смогу. Огромным усилием воли я заставил себя двигаться. Нужно поскорее отсюда уйти. Я потом решу, что делать дальше, но сейчас мне просто необходимо оказаться где-нибудь, где нет людей, или хотя бы там, где никто меня не знает, не сможет заговорить.

По возможности быстро – ноги не гнулись в коленях, отказывались идти, – я спустился по лестнице, прошел больничный парк и, только оказавшись за воротами, замедлил шаг. Самое страшное, что может случиться с человеком, – это понять, что ты кого-то убил. Уж лучше самому стать жертвой убийцы. Да все, что угодно лучше. Там, в кабинете психиатра, мне вдруг подумалось, что я нахожусь в коме. Эта возможность меня ужаснула. Потому что я не знал, что все гораздо хуже. Я не в коме и не убит, я – убийца. Что там сказал Мишарин? Все может быть серьезнее, чем мне кажется? Что он имел в виду? Не это ли? Может, он меня подозревает в убийстве? А кстати, почему он сразу меня узнал? Почему понял, что я тоже, как и Борис, лечился у Сотникова? Я ведь даже не его пациент. Или и в этом ошибаюсь? Я его пациент, просто не помню?