Профессионал

Фонтэну несказанно повезло, поскольку любую задачу де Вилльерсу достаточно было объяснить один раз. Он все понимал с полуслова и отличался исполнительностью и трудолюбием. Новый управляющий пришелся по душе цветным работникам поместья. Быстро распознав, что кроется под холодной настороженностью де Вилльерса, его слушались и даже не пытались обмануть. Через несколько месяцев де Вилльерс узнал, что Фонтэна искалечили не сколли, а его прежний управляющий, африканер, который, будучи отчитан хозяином за какой-то промах в присутствии негров, подкараулил его темной ночью в конюшне, жестоко избил и оставил лежать на земле, посчитав мертвым.

Фонтэн выжил, но с тех пор не мог ходить: удар дубинки с тяжелым набалдашником повредил ему позвоночник.

Де Вилльерсу отвели уютные комнаты в мансарде. Он ел за одним столом с семейством Фонтэнов и наслаждался этим обществом, – Жан был человек образованный и, хотя к большинству африканеров относился с презрением, де Вилльерса уважал за североамериканский взгляд на жизнь. Анна, его жена, по большей части молчала, а если и начинала о чем-то говорить, Фонтэн тотчас перебивал и досказывал все за нее сам. От слуг де Вилльерс узнал, что мадам приехала в Ла-Перголь из-за границы еще девочкой и ее приютили покойные родители Жана. Она укладывала свои длинные светлые волосы в пучок и целыми днями ездила верхом по поместью. Ее присутствие все больше и больше смущало де Вилльерса, ведь прежде он никогда не встречал такой красивой женщины.

Шестидесятилетний Фонтэн был лет на тридцать старше жены, и его ревность была под стать разнице в возрасте. Де Вилльерс прекрасно понимал, что ему нельзя выказывать даже малейшие знаки внимания супруге владельца поместья, поскольку его пребывание в этом раю зависело исключительно от гостеприимства и благорасположения Фонтэна. Однако он ловил себя на том, что очаровательная жена Фонтэна все более настойчиво вторгается в его сновидения.

Детей в семье не было, и де Вилльерсу нередко казалось, что он видит в прекрасных глазах хозяйки затравленную грусть. От этого у него внутри все переворачивалось, хотя прежде он считал сострадание совершенно несвойственным ему чувством.

С мечтательной неторопливостью один за другим проходили месяцы среди виноградников и голубых гор, в мягком убаюкивающем климате Капской провинции. Кровавые кошмары Вьетнама со временем оставили в покое де Вилльерса, и он научился не обращать внимания на приступы черного бешенства, в которые боль и отчаяние все чаще ввергали Фонтэна.

Как-то раз летним вечером, когда Фонтэн, приняв очередную дозу успокоительного, удалился к себе, де Вилльерс попытался разговорить Анну. Он расспрашивал ее о лошадях, понимая, что они играют ключевую роль в ее жизни, однако женщина оставалась молчаливой, даже чем-то встревоженной. Когда ужин подошел к концу и слуга принес кофе, а в окрестных болотах затянули привычный концерт лягушки, Анна глухим голосом обратилась к де Вилльерсу:

– Слуги получают от моего мужа вознаграждение, докладывая ему обо всех мелочах. От них не укрывается ни один взгляд, которым обмениваемся мы с вами. Пожалуйста, будьте предельно осторожны – ради нас обоих.

– Конечно, – ответил де Вилльерс. – Я все понимаю.

Они посмотрели друг другу прямо в глаза впервые за все эти месяцы, и де Вилльерс вдруг отчетливо осознал, что успел влюбиться в Анну.

В последующие дни от одного лишь далекого конского топота у де Вилльерса учащалось сердцебиение, и он понял, что ненавидит своего друга и благожелателя Фонтэна. Когда врач в Вейнберге впервые заговорил о госпитализации, де Вилльерсу пришлось сделать усилие, чтобы скрыть переполнявшую его радость.

В канун Нового года вся Капская провинция с наступлением темноты озарилась красочными фейерверками, которым вторила пальба в воздух из дробовиков и карабинов; однако ни одна искорка веселья не проникла на территорию поместья Ла-Перголь. Местные фермеры традиционно гуляли на всю катушку, и соседи Фонтэнов не были исключением.

Нескончаемая стрельба привела в возбуждение собак Токая и окрестных ферм. Их одичавшие сородичи в ближних горах откликнулись первобытным воем. Де Вилльерс никак не мог заснуть. Выйдя на крыльцо, обращенное к северным холмам, он уселся прямо на ступеньки. Постепенно шум праздника смолкал, и вскоре на сосновые леса опустилась тишина, нарушаемая лишь назойливым треском цикад.

Анна появилась без звука, ее босые ноги бесшумно ступали по прохладным плитам из красного камня. Не сказав друг другу ни слова, они слились в страстных поцелуях. Де Вилльерс понял, что ее переполняет то же самое чувство, что и его, и без оглядки отдался страсти.

Взявшись за руки, они прошли через сад, миновали увитую олеандром беседку на опушке леса. В ночной рубашке, мокрой от росы, Анна куда-то влекла де Вилльерса за собой.

– Ты меня любишь? – Она взглянула ему в лицо, запрокинув голову и рассыпав по плечам восхитительные волосы.

До де Вилльерса вдруг дошло, что ее еще никто и никогда не любил. Он ответил шепотом, не желая разрушить волшебство мгновения.