Проект "Веспасий"

— Симпатичная дамочка. Эффектная блонда, — оценил Кирилл. — Заманчивое предложение.

— Ежу понятно, но… — Генрих сменил дурашливый тон на серьёзный. — Но это не моё время, не моя жизнь. Не моя страна. Я снова на службе. И вернусь в «Веспасий». Если всё будет хорошо.

Он сплюнул через плечо, понимая, насколько шаткая надежда на безопасность механизма переноса.

К удовольствию одноногого Дон-Жуана, в Межице задержались. Сменяв двух кобыл, тягавших повозку, на приученных к седлу, пусть самых смирных, россияне учились на них ездить, ощутив все прелести ощущений неопытных всадников — натёртости, отбитости, сведённые судорогой мышцы. Лишь через несколько дней пытка превратилась если не в удовольствие, то в нечто вполне приемлемое.

За неравноценный обмен, эти копытные были куда лучше гродненских, София ничего не взяла. Зато позволила прихватить часть гардероба пана Понятовского, разумеется, где не имелось герба — фамилия весьма известна в Речи Посполитой, даже с королевским родством, только её муж представлял захудалую ветку.

Кирилл, как самый интеллигентный и представительный из троицы, действительно взял на себя роль шляхтича, владельца двух холопов. Тщательно выбрился, оставив только усы, пусть — короткие, но хоть какие. Генрих с Глебом выстригли голову наголо и отпустили щетину. Им досталась одежда панская, но изрядно ношеная и без дорогой вышивки, что никого не удивило бы — холопам перепало б/у с барского плеча. Монашеское маскарадное отправилось на тряпки, Евангелие Генрих подарил щедрой хозяйке поместья.

— Ты вернёшься? — раз двадцать повторила она, прощаясь, её мужчина кивал, двое других отворачивались.

А скоро сюда придут русские войска… Пусть им дан наказ — относиться лояльно к мещанам и шляхте, не противящимся новой власти, всякое бывает. Просить Софию уехать на пару лет в польские коронные земли — вряд ли бы она послушалась.

В дороге неоднократно убеждались: Кирилл в роли пана Пшемыслинского великолепно изображал надменного и туповатого шляхтича. При общении с простым людом блистал высокомерием, с как бы равными по положению держался с достоинством, не нарываясь на конфликт, саблю обнажать не пришлось. В Городене сделали последнюю остановку, нимало не скрываясь. В двух холопах молодого дворянина никто бы не заподозрил двух стрёмных монахов.

В последних числах мая, выехав из Гродно рано по утру, к ночи добрались до нужного места. Глеб подумал, что без проблем нашёл бы хутор, обнаруженный ими на второй день пребывания в Литве, но вот сама яма в лесу… Без GPS или ГЛОНАСС… Тем более, пейзаж зимнего леса здорово отличается от летнего.

Выручил Кирилл, находивший место высадки в прошлое уже дважды, в XIX веке рельеф и общий рисунок местности не претерпел изменений, сейчас тоже сориентировался.

На дне ямы сиротливо лежала металлическая пластина с перфорацией STOP.

— Ни чьих-то костей, ни иных приветов из прошлого, — резюмировал Генрих, слезая с лошади. — Или раньше 1654 года никого не засылали…

— Или решение принято позже нашего возвращения, — поддержал лейтенант. — Надо расседлать лошадей. Потом, конечно, найдут дорогу к людям.

— Обожди, — остановил Глеб. — Надо проверить, работает ли шарманка. На ком-то одном из нас.

— Чо, самые опасные опыты производятся на наименее ценных членах экипажа? — Генрих обвёл глазами майский лес, прощаясь с XVII веком, хлопнул ладонью по ноге, в другой жизни заменённой протезом, и прыгнул в яму, упав на дне ничком.

— Работает…

— Ваш Генрих такой приколист, что мог притвориться, — Кирилл опустился на колени. — Нет, вроде не дышит.

Вокруг ямы висела тишина. Только одна из лошадей топнула, переступив копытами.

— Вот что, лейтенант. Бери кофр с добычей и давай следом. Я отпущу кобыл и спущусь последним.

Кирилл перекрестился. Если не считать фиглярства перед аборигенами — впервые за все эти недели. Схватив футляр с копиями древних свитков, аккуратно сполз вниз, стараясь не попасть ногами в тело Генриха. Поставил кофр на землю, лёг рядом.

Ничего не произошло.

— Товарищ майор! Я по-прежнему здесь. И это значит…

— То и значит. Вылезай.

Глеб протянул руку и помог выбраться. Потом обнял.

— Прости, что не получилось, парень.

— Я предполагал. Но надеялся… Что уж теперь?

— Твоим передать…

— Что я их люблю, но никогда не увижу. Иди. Я уложу вас аккуратнее. Всё же триста семьдесят лет ждать.

Он бодрился, но голос дрожал.

Глеб отдал ему остатки походной кассы — венгерский золотой червонец, десяток грошей и медную мелочь.

— Что будешь делать?

— Жить этой жизнью. У меня есть пистоль, сабля, три лошади и немного денег. Подамся в коронные земли, потом вернусь в Литву… Не знаю ещё. Всё же надеялся.

— Прощай.

* * *

Глеб почувствовал себя очень-очень больным, немощным, изношенным. Мало того, что тело было гораздо старше, чем то, в котором находился буквально секунду назад, что-то нарушились, руки были словно ватные, ноги тоже. Он с трудом сел на койке, опутанный проводами и датчиками.

На соседней зашевелился Генрих, выругался и ощупал себя.

— Вот же трам-тарамм… Опять скакать на протезе.

— И женилка не встаёт, — поддел Глеб.