Проект «Белый Слон»

Алексей очнулся, за распахнутым в тёплый июньский день окном вечерело. В ласковом тёплом полусумраке неугомонно носились ласточки, спеша накормить своё вечно голодное, пищащее потомство. Вытираясь промокшей насквозь простынёй, Алексей протянул руку к стоящей у кровати табуретки и аккуратно(не уронить бы) взял дрожащими пальцами градусник. Прежде чем, стряхнуть и привычно засунуть его под мышку, машинально глянул на серебристый столбик. Ртуть остановилась не дойдя буквально волосинку до крепления держащего капиллярную трубку.

"Я должен был сдохнуть… – по телу Алексея побежали ледяные мурашки, – при такой температуре кровь начинает сворачиваться…, а я жив…, или мёртв?"

Равнодушно бросив градусник назад, на табурет (какая разница разобьётся он или нет – если ты уже труп?), потрогал немного подсохший, липкий лоб:

"Надо в зеркало глянуть, если отражаюсь – значит живой, духи в зеркалах не отражаются." Не слушая укоряющего голоса совести: "Лёха!, придурок!, что за дикие суеверия, ты же уже крещёный, воцерковляющийся православный христианин!", как очнувшийся с будунища мужик не слушает ворчащую на него жену, еле-еле управляя своим телом поднялся с закряхтевшей кровати и подошёл к шкафу.

"Ну и, рожа у тебя, "шарапов", краше в гроб кладут, сколько ж мы пробухали с Пашкой "отмечая" неудачную поездку в United States of America?…

–И на что ты надеешься? – абсолютно несвойственным для него, серьёзным тоном бурчал Пашка, – тут, если, в Москву то, человек уехал и пропал, попробуй найди, а это Америка. Я ж тебе говорил, Лёха, не надо было её отпускать…

–Я тебе сейчас в ебло врежу, – задрожал от вскипающей внутри ярости Алексей, – сколько раз повторять: не отпускал – сама уехала!

Испуганно попятившийся от него, более крупный, выше на две головы Пашка, успокаивающе заскулил:

–Чего ты?, чего ты?, думаешь мне хорошо? От Наташки тоже знаешь ли, не слуху – ни духу. Через знакомых узнавал, вроде как, ушли они обе из супермаркета, вроде как, в эскорт…, обидно конечно, если так…, но может врут…, а знаешь?, и я с тобой!

–У тебя же сейчас развод? С этой, как её?…, которая она у тебя по счёту?

–А ну нахрен, как закончится, так и закончится, один хрен – ей от меня ничего не "обломится", машину до регистрации покупал, а хата муниципальная…

"Да мне похрену, сколько мужиков тебя перелапало и поимело, только найдись! Только найдись!" – неистово молился внутри себя, сидя в самолёте Алексей, стараясь не обращать внимания, на вовсю резвящегося, заигрывающего со стюардессами Пашку.

Вальяжно вывалившийся из самолёта в аэропорту Кеннеди, жадно потянувший носом "воздух свободы":

–Деньгами пахнет! Если найду Натульку свою – здесь останусь! —Пашка нырнул в ту действительность, как жаба давно прыгавшая по пыльной пустыне, прыгает в наконец-то "обретённое" болото. "Пробуровив" как трактор всё восточное побережье, таща за собой как прицеп, "ни хрена, ни к чему, не приспособленного Алексея", рухнул вместе с ним в пропасть в замызганной кафешке в каком-то приморском городке штата Нью-Джерси.

–В-общем, пацаны, официальная версия – "передоз", – мямлил бегая взглядом, одетый в голубую форму с чёрными погонами, бывший соотечественник, – а так-то, кто его знает…, пацаны, уезжали б вы, подобру-поздорову, а то что-то уж больно вы всю местную нечисть своими расспросами взбудоражили…

"Неделю мы, по ходу, с Пашкой пробухали," – подумал Алексей, включив "ящик" и увидев высветившееся, рядом с тарахтящей новости головой, число,  – "Пашка интересно там жив или нет? А ни хрена не интересно: жив или сдох…, и мне тоже, лучше б…"

Мало-мало помнились только первые два-три дня. Да и в них особо вспоминать нечего. Время от времени, более трезвый уходил за "горючим, закусем и ядовитыми сосками", и продолжалось всё тоже самое. Алексей или курил, или ковырял вилкой клеёнку, невидяще шаря взглядом по устроенной на столе помойке, как будто силясь кого-то или что-то там отыскать. Пашка, упершись, тогда ещё средним таким, брюхом в край стола, положив на него руки локтями вперёд, не отводя взгляда от входной двери, жутко, как воющая по покойнику собака, цедил сквозь зубы:

–Я отдала тебе, Америка-разлучница, того кого люблю, храни его, храни…

Целыми днями…, и ночами…, прерываясь, чтобы, набулькать себе и Алексею, водяры, в гранённые стаканы, и, зачем то, каждый раз напоминая:

–Не чокаясь…

Опрокинуть, внутрь, как ведро воды на горящую избу…

Отойдя от зеркала, Алексей взял с полки – самое ценное, что у него осталось. Одна, единственная фотография: бледненькой, курносенькой девушки, с редкой россыпью веснушек над смеющимися носопырками и зачитанный, разлохмаченный, тетрадный листок: