Продавец грез

— Антонио, посмотри, как твоему отцу удалось стать таким блестящим человеком, несмотря на некоторые свойственные ему недостатки. Не сдерживай слез, плачь столько, сколько захочешь, но не оплакивай в отчаянии свою утрату. Наоборот, почитай его живого, как взрослый. Почитай его за то, как он боролся со своими страхами. Воздай ему должное за то, что он был добрым, творческим, эмоциональным, чистосердечным человеком. Будь благоразумным. Думаю, что если бы твой отец смог сейчас использовать мой голос для того, чтобы что-то сказать, он закричал бы, призывая тебя жить: «Сын мой, иди вперед! Не бойся отправляться в путь, бойся оставаться на месте!»

Антонио совершенно успокоился. Было сказано именно то, что он должен был услышать. И пусть он много плакал и тоска разрывала ему грудь, но в этой тоске не было траурных нот, и он знал, где нужно поставить запятые в своей жизни, столкнувшись с одиночеством, когда тоска пройдет. Его жизнь отныне пойдет другими путями.

Продавец грез готовился уйти, но успел до этого еще раз ошарашить собравшихся своими вопросами — теми самыми, которыми ошеломил меня на крыше «Сан-Пабло».

— Являемся ли мы живыми атомами, которые распадаются и никогда уже не станут тем, чем мы были? Что есть бытие и что есть небытие? Какому смертному это известно? Кто глубоко исследовал атрибуты смерти, дабы познать ее суть? Смерть — это конец или начало?

Восхищенные люди обратились ко мне: «Что это за человек? Откуда он взялся?» Но что я мог им ответить? Я тоже ничего не знал. Потом они обратились к Бартоломеу и, к сожалению, задали те же самые вопросы. Краснобаю очень нравилось разглагольствовать о том, чего он не знает, и, выпятив грудь вперед, он отвечал:

— Кто такой мой шеф? Он из другого мира. И, если уж говорить начистоту, я его помощник по международным делам.

Димас, новый человек в группе, ошеломленный всем тем, что услышал, ответил честно:

— Я не знаю, кто он такой. Знаю только, что одевается он как нищий, но производит впечатление человека очень богатого, у которого денег куры не клюют.

София, мать Антонио, преисполненная, как и я, благодарности, прямо-таки разрывалась от любопытства. А когда она увидела, что он повернулся и намеревается уходить, не собираясь больше ничего говорить, спросила:

— Кто вы такой, сеньор? Какую религию исповедуете? Какое философское течение вас питает?

Он спокойно посмотрел на нее и, ответил:

— Я не религиозен, не являюсь ни теологом, ни философом. Я путник, который старается понять людей. Я странник, который в свое время посчитал, что Бог и в подметки мне не годится, но потом, побывав в огромной пустоте, обнаружил, что Он суть светильник бытия.

Услышав это, я в очередной раз задумался. Я не знал, что учитель был, подобно мне, атеистом. Его отношение к Богу меня крайне беспокоило. Оно не было отношением религиозным, формальным, испуганным, но несло в себе заряд непостижимой дружбы. Так кто же он, в конце концов? В какой пустоте он побывал? Плакал ли он больше, чем люди, собравшиеся на бдение, все вместе взятые? Где жил? Где родился? Не успели в глубине моего сознания возникнуть очередные вопросы, как он пошел прочь. София протянула ему обе руки и поблагодарила, не произнося ни слова. Антонио не сдержался. Он обнял учителя и долго не отпускал, чем тронул всех присутствующих.

— Где я могу встретить вас снова? Где вы живете? — спросил он.

— Мой дом — весь мир, — ответил учитель, — ты можешь встретить меня на одной из дорог бытия.

И он ушел, оставив чрезвычайно удивленных им людей. Мы же с друзьями просто лишились дара речи. Он нас пленил и успокоил, по крайней мере, на время. Мы начали верить в то, что есть смысл за ним идти, не зная при этом, какие еще бури нам придется перенести.

Мы медленно прошли сквозь толпу. Людям хотелось познакомиться с учителем, поговорить с ним, рассказать кое-что о своей жизни, но он проходил мимо, как простой прохожий. Ему не нравилось, когда к нему приставали.

Мы начинали чувствовать себя важными персонами. Димас и Бартоломеу, которые всегда были маргиналами, принялись раздувать собственное «Я». Их поразил вирус, который мне был очень хорошо известен.

Чудотворец, влюбленный в собственное «я»

День можно было бы назвать удачным, если не считать еще одной неожиданности, обрушившейся на нас. Центральная часть помещения для ночных бдений была огромной. Она состояла из нескольких больших траурных залов, расположенных так, чтобы люди могли бдеть одновременно у разных покойников. Когда мы вышли из траурного зала, где прощались с сеньором Марком Аврелием, нам пришлось пройти еще через один зал, в котором стоял гроб некой сеньоры семидесяти пяти лет.

Учитель, вместо того чтобы идти своей дорогой, обратил внимание на незнакомца, только что прошедшего мимо. Мужчина был молод, лет тридцати от роду, волосы — курчавые, короткие, костюм — цвета морской волны, сорочка — белая. Субъект был хорошо сложен, величав и импозантен. Продавец идей осторожно последовал за ним.