Согласимся: факт - объективное событие мира, однако такое, которое уже вошло в мир человеческого измерения, восприятия и понимания. С еще большим основанием это можно сказать о научном факте. Научный факт теоретически нагружен, так как осмыслен в языке теории. Нет, и не может быть научных фактов, независимых от теоретического мышления. Это приводит к парадоксу эмпирического обоснования теории: теория существенно определяет факт (его основное содержание), но чтобы подтвердить или опровергнуть теорию факт должен быть независимым от нее. Современное решение этого парадокса следующее: способ измерения (при фиксации и описании факта) не должен определяться проверяемой теорией, но должен, в то же время, определяться той общей теорией, частным случаем которой является проверяемая теория. При таком решении, однако, остается непонятным способ обоснования общей теории. В последнем случае действует схема фальсификации универсалий К. Поппера. Для того, чтобы фальсифицировать (опровергнуть) универсальный закон, необходимо, предварительно, переформулировать его в форму запрета. Например, утверждение "Не существует вечного двигателя" является негативной переформулировкой закона сохранения и превращения энергии. Достаточно одного-единственного нарушения запрета, чтобы фальсифицировать общий закон. Если в вопросе обоснования универсалий кризис в западной и отечественной эпистемологии уже преодолен, то проблема происхождения универсалий остается открытой.
В наши дни повсюду под именем "творчества" выступает нечто иное. Дело представляется так, будто бы новые идеи возникают путем обобщения фактов. Эта гипотеза, однако, не подтверждается реальной историей идей (последнюю же следует отличать от логически препарированной истории науки). Сошлемся в столь важном пункте на авторитетное суждение А. Эйнштейна. "Из ньютоновских формулировок, - говорил Альберт Эйнштейн в 1933 г. в своей Спенсеровской лекции, прочитанной в Оксфорде, - мы видим, что понятие абсолютного пространства, связанное с понятием абсолютного покоя, доставило ему неприятное чувство; он понимал, что в опыте, по-видимому, нет ничего, что соответствовало бы этому понятию. Он чувствовал также беспокойство в связи с введением дальнодействующих сил. Но огромный практический успех его учения, по-видимому, воспрепятствовал ему, как и физикам XYII и XIX веков, признать произвольный характер основ его системы. Напротив, большинство естествоиспытателей тех времен были проникнуты идеей, что фундаментальные понятия и основные законы физики не были в логическом смысле свободными изобретениями человеческого разума и что они могли быть выведены из экспериментов посредством "абстракции", т. е. логическими средствами. Ясное осознание неправильности этого понимания по существу принесла только общая теория относительности <...>. Во всяком случае это доказывает, что всякая попытка логического выведения основных понятий и законов механики из элементарного опыта обречена на провал. <...> Я убежден, что посредством чисто математических конструкций мы можем найти те понятия и закономерные связи между ними, которые дадут нам ключ к пониманию явлений природы. Опыт может подсказать нам соответствующие математические понятия, но они ни в коем случае не могут быть выведены из него. Конечно опыт остается единственным критерием пригодности математических конструкций физики. Но настоящее творческое начало присуще именно математике. Поэтому я считаю в известном смысле оправданной веру древних в то, что чистое мышление в состоянии постигнуть реальность".
И это не отменяет того, что "все познание реальности исходит из опыта и возвращается к нему". Суть в том, что связь между опытом и реальным познанием имеет исключительно интуитивный, но никак не логический характер.