Проблемы души нашего времени

При попытке встать на точку зрения первобытного человека мы сразу поймем, почему дело обстоит именно так. Дикарь живет в такой participation mistique[51] с миром, как писал Леви-Брюль, что для него попросту не существует ничего похожего на абсолютное разграничение субъекта и объекта, свойственное нашим умам. Внешние события происходят и в нем самом, а то, что случается в нем, происходит и вовне. Мне выпало стать очевидцем одного поразительного случая такого рода, когда я гостил у элгонии[52], первобытного племени, обитающего на склонах горы Элгон в Восточной Африке. На заре они плевали себе на ладони и протягивали те к солнцу, когда светило поднималось из-за горизонта. «Мы довольны, что ночь прошла», – говорили они. Поскольку слово athista значит одновременно «солнце» и «Бог», я спросил у дикарей: «Солнце – это Бог?» Они ответили «нет» и рассмеялись, как если бы я произнес несусветную глупость. В тот миг солнце почти достигло наивысшей точки на небосклоне, и я показал на него и спросил: «Когда солнце здесь, вы говорите, что оно не Бог; но когда оно на востоке, вы говорите, что оно Бог. Как это может быть?» Растерянное молчание затянулось, но наконец старый вождь принялся объяснять: «Это так. Когда солнце находится вверху, оно не Бог; но когда оно встает, то это Бог (или: тогда оно Бог)». Для первобытного разума несущественно, какая из двух приведенных версий ответа правильна. Восход солнца и собственное ощущение сопричастности мгновению (Erlösungsgefühl) для первобытного человека являются сходным опытом божественного, и то же самое верно для наступления ночи и собственного страха перед нею. Разумеется, эмоции для дикаря важнее физики, вот почему он запечатлевает свои эмоциональные фантазии, а не что-либо еще. Для него ночь – это змеи и стылое дыхание духов, а утро означает рождение прекрасного Бога.

Известны мифологические теории, которые объясняют все на свете, отталкиваясь от солнца, и есть также лунарные теории, в которых источником всего выступает луна. Причина кроется в том простом факте, что существует бесчисленное множество мифов о луне, среди которых немало таких, где луна – жена солнца. Луна олицетворяет изменчивое восприятие ночи, а потому ее образ совмещается с первобытным сексуальным восприятием женщины, которая для него тоже воплощает собой ночь. А еще луна может быть обделенным братом[53] солнца, ведь заряженные аффектами злые мысли о власти и мести нарушают порой ночной сон. Сама луна тоже нарушает сон и служит пристанищем (гесерtaculum) душ умерших, ибо ночью мертвецы возвращаются в сновидениях, а призраки прошлого вселяют ужас в сердца тех, кто не спит. Потому луна также связана с безумием (ср.: lunacy – «лунатизм»). Именно подобный опыт запечатлевается в психическом глубже, чем изменчивый образ самой луны.

Не бури, не гром с молнией, не ливень с тучами оседают в психическом в виде образов; их место занимают фантазии, вызванные аффектами, их сопровождающими. Однажды мне довелось пережить сильное землетрясение, и в первый миг почудилось, будто я стою не на твердой, хорошо знакомой почве, а на шкуре гигантского животного, которая поднимается и опускается под моими ногами. В моей памяти запечатлелся этот образ, а не физическое явление. Проклятия, бросаемые опустошительным бурям, и страх человека перед разбушевавшейся стихией – эти и подобные аффекты очеловечивают силы природы, так что сугубо физическая стихия превращается в разгневанного бога.

Сходны с внешними физическими условиями существования человека и физиологические состояния, секреция желез и т. д. тоже могут вызывать аффективно заряженные фантазии. Сексуальность предстает божеством плодородия, либо как похотливый и беспредельно сладострастный женоподобный демон, либо как дьявол с «дионисийскими» козлиными копытами[54], демонстрирующий непристойные жесты, либо как устрашающий змей, который душит жертв, свиваясь в кольцо.

Голод превращает пищу в богов. Некоторые мексиканские индейцы ежегодно устраивали праздники своим богам-плодам, давая тем отдохнуть, и во время этих праздников запрещалось употреблять в пищу привычную еду. Египетским фараонам поклонялись как пожирателям богов. Осирис, сын земли, был пшеницей, а гостию по сей день изготавливают из пшеничной муки, то есть надлежит съесть бога, как съедали Иакха, таинственное божество, на Элевсинских мистериях[55]. Бык Митры олицетворял и воплощал в себе все съедобное плодородие земли.

Психологические условия среды, вполне естественно, оставили аналогичные зримые следы в мифологии. Опасные ситуации, будь то угроза телу или душе, вызывали заряженные аффектами фантазии, а в той мере, в какой подобные ситуации склонны повторяться и воспроизводиться, они привели к возникновению архетипов, как я назвал мифологические мотивы вообще.