Проблема Спинозы

— А… — Бенто закрыл глаза, медленно кивнул, охваченный внезапным чувством понимания, и вспомнил, что ему говорил об этом рабби Мортейра.

— Мой дядя предложил мне два пути на выбор, — продолжал Франку. — Если бы я согласился предать тебя, он спас бы меня, вывезя из Португалии, а потом, после того как я выполнил бы свою часть сделки, он бы сразу послал корабль в Португалию, чтобы спасти мою мать, сестру и тетку, мать Якоба. Все они скрываются, и им грозит великая опасность от инквизиции. Если бы я отказался, он оставил бы нас в Португалии.

— Ну, конечно! Ты спасал свою семью. Ты сделал правильный выбор.

— Пусть так — моего позора это не смоет! Я собираюсь пойти к парнассим в ту же минуту, как мои родные окажутся в безопасности, и сознаться, что мы подстрекали тебя, вынуждая сказать то, что ты сказал.

— Нет, не делай этого, Франку! Лучшее, что ты можешь сейчас для меня сделать, — это молчать.

— Молчать?

— Так лучше для меня, лучше для всех нас.

— Но почему это лучше? Мы ведь действительно обманом заставили тебя сказать то, что ты сказал!

— Но это же неправда! Я сказал то, что сказал, по собственной воле.

— Нет, это ты стараешься пощадить меня, утишить мою боль! Моя вина никуда не делась. Все это было игрой, все было спланировано. Я согрешил! Я обманул тебя. Я причинил тебе огромный вред…

— Франку, ты меня не обманывал. Я понимал, что вы дадите свидетельские показания против меня. Я нарочно говорил так опрометчиво. Я хотел, чтобы вы свидетельствовали. Это я повинен в обмане.

— Ты?!

— Да. Я использовал вас. Хуже всего то, что я поступил так, несмотря на возникшее у меня ощущение, что мы с тобой можем оказаться единомышленниками.

— Ты все правильно понял! Но то, что мы — единомышленники, только усугубляет мою вику. Когда Якоб рассказывал о твоих взглядах парнассим, я продолжал молчать, а мне следовало кричать изо всех сил: «Я согласен с Барухом Спинозой! Его взгляды — это и мои взгляды!»

— Поступи ты так, твой мир превратился бы в ад. Дядя отомстил бы тебе, твоя семья погибла бы, меня все равно изгнали бы — только парнассим изгнали бы и тебя наравне со мной.

— Барух Спиноза…

— Пожалуйста… Теперь я — Бенто. Баруха Спинозы больше нет.

— Хорошо, Бенто. Бенто Спиноза, ты — настоящая загадка. Сегодня у меня просто, голова кругом, все — сплошная бессмыслица… Ответь мне на один простой вопрос: если ты хотел покинуть эту общину, почему ты просто не ушел по собственной воле? Зачем навлекать на себя такое бесчестье и несчастье? Почему просто не уехать? Не переселиться в другое место?

— Куда? Я что, похож на голландца? Еврей не может исчезнуть просто так. И подумай о моем брате и сестре. Подумай о том, как тяжко было бы покинуть их, а потом снова и снова принимать решение держаться от них подальше. Так, как сейчас, лучше. Да и для моих родных так лучше. Теперь им не придется снова и снова решать вопрос, разговаривать ли им со своим братом. Херем, объявленный рабби, решает все за меня и за них — раз и навсегда.

— Значит, ты говоришь, что лучше передать свою судьбу в руки других? Лучше ничего не решать — и вынудить других сделать выбор за тебя? Разве не ты только что сказал, что выбор есть всегда?

Вздрогнув, Бенто снова вгляделся в этого нового Франку — вдумчивого, откровенного Франку, без всякого следа того стеснительного, похожего на простачка крестьянина, каким он был на их прошлых встречах.

— В том, что ты говоришь, есть большая доля истины. Как ты пришел к тому, чтобы думать таким образом?

— Мой отец — тот, кого сожгли инквизиторы — был мудрым человеком. До того как его заставили креститься, он был главным раввином и советчиком всей общины. Даже после того, как все мы сделались христианами, сельчане продолжали ходить к нему, чтобы обсуждать серьезные жизненные вопросы. Я часто сидел рядом с ним и многое узнал о вине и позоре, о выборе и скорби.

— Ты — сын мудреца-раввина?! Так, значит, на наших встречах с Якобом ты скрывал свои знания и свои истинные мысли? Когда я говорил о словах Торы, ты только прикидывался невеждой?

Франку покаянно опустил голову.

— Я признаю, что играл роль. Но, по правде говоря, я и есть невежда в еврейской жизни. Мой отец в мудрости своей и любви ко мне пожелал, чтобы я не получил образования в нашей традиции. Если мы хотели остаться в живых, мы должны были быть христианами. Он нарочно не учил меня ничему: ни языку, ни обычаям, потому что хитрые инквизиторы понаторели в том, чтобы замечать любые следы еврейских мыслей.

— А как же твоя вспышка насчет того, что религии — это безумие? Это тоже было притворством?