Проблема с вечностью

– Помнишь, я должна была идти на прием к специалисту… по поводу сетчатки глаз? Потому что моему офтальмологу что‑то не понравилось у меня в глазах, когда я приходила за рецептом на новые очки?

– Да, я… я помню.

– Ну, короче, сегодня я была у этого специалиста, и… ничего не понимаю. Я думала, он скажет что‑то вроде «у тебя дерьмовое зрение»  или «у тебя родинка на глазу» . Ты знала, что бывают родинки на глазах? Оказывается, бывают.

– Я не знала. – Я пожевала нижнюю губу. – Так что… сказал специалист?

– Мне расширили зрачки, а потом проверили давление в глазах. Оно немного выше нормы, но ничего страшного. Потом сделали снимки глаз – ну, знаешь, когда нужно смотреть на букву «Х»  на экране? После этого провели еще серию тестов – кажется, рентген. Меня накачали йодом и светили в глаза, пока делали снимки. Странная процедура, потому что за несколько секунд у меня изменилось цветовое восприятие – сначала все вокруг стало красным, а потом голубым. – Она тяжело вздохнула. – И, наконец, пришел специалист посмотреть мои глаза.

Эйнсли откашлялась, прежде чем продолжить.

– Он сел на маленький стульчик, снял с головы эту штуковину – ну, как у шахтеров, – и сказал… короче, он почти уверен, что у меня такая хрень… называется пигма‑какой‑то ретинит[54], но ему необходимо провести процедуру оценки зрительных полей, чтобы поставить окончательный диагноз. Еще он сказал, что у меня отек в глазах. И я ему такая говорю, типа, ну и что мы будем с этим делать?

– И… – Я крепче сжала трубку.

– Он сказал, что для снятия отека выпишет глазные капли. Какой‑то стероид. Судя по всему, отек довольно серьезный. Макулярный или что‑то в этом роде. В общем, если лопнут вены или сосуды, все может кончиться очень плохо.

Боже мой.

– Но… капли помогут его снять?

– Да. – Голос Эйнсли звучал напряженно. – Я спросила, как сетчатку собираются лечить, и он сказал, что с этим ничего нельзя поделать. Медицина бессильна. Я тогда говорю, ладно, это не проблема, я уже привыкла, что у меня плохое зрение, но он посмотрел на меня с такой жалостью, и я что‑то не поняла, с чего вдруг.

У меня появилось очень плохое предчувствие.

– Вот тогда он сказал, что меня ждет полная или почти полная слепота.

– Эйнсли. – Потрясенная, я ахнула.

– И никто даже не знает, когда это произойдет, но это произойдет. Им еще нужно сделать несколько тестов, но он начал рассказывать мне, что я могу потерять либо боковое зрение, либо так называемое пространственное зрение, и… – Она прервала себя глубоким вздохом. – Ладно. Я не собираюсь психовать.

– Это… нормально, психовать из‑за такого, – заверила я ее. Тут кто угодно распсихуется. – Врачи уверены в диагнозе?

– Думаю, да, Мэл. Похоже, что уверены. Даже ассистентка выглядела так, будто хотела обнять меня, а я сидела, ноль эмоций. Пришла домой, и до сих пор… в голове не укладывается. Я что, проснусь завтра слепой? И сколько мне осталось – несколько недель, пара лет? Даже не знаю, что и думать. Два часа назад все еще было как обычно.

Я прижала руку к груди.

– Эйнсли, я… Мне очень жаль. Я не знаю, что сказать. – И на этот раз не потому, что голова была забита, просто я действительно не знала, что говорить. Я столкнулась с настоящей трагедией, от которой зависела жизнь моей лучшей подруги. – Я надеюсь… я надеюсь, что это ошибочный диагноз.

– Я тоже, – пробормотала она. – Есть шанс, знаешь? Когда говорили о тесте зрительных полей, то упоминался и какой‑то генетический тест, чтобы подтвердить диагноз, но у нас в семье нет слепых. Во всяком случае, я никого не знаю.

– Я могу… чем‑нибудь помочь?

– Найти мне новые глаза? – Эйнсли рассмеялась и на мгновение снова вернулась к себе, прежней.

Когда спустя полчаса мы пожелали друг другу спокойной ночи, я все еще не могла оправиться от потрясения. Я бросила трубку на кровать и уставилась на компьютер. Закрыв ноутбук, я столкнула его с подушки, и он заскользил по покрывалу на середину кровати, остановившись у школьной сумки.

– Боже мой, – прошептала я и крепко зажмурилась.

Свесив ноги с кровати, я встала и направилась к двери, но вдруг остановилась. Я даже не знала, куда иду.

Эйнсли ослепнет?

Как такое возможно? И каково это – проснуться однажды утром, думая, что все хорошо, что наступающий день будет таким же, как любой другой, а потом услышать такой приговор?

Я совсем растерялась.

Присев на краешек кровати, я медленно покачала головой. Невозможно было представить, что переживает сейчас Эйнсли, о чем она думает. Мы воспринимаем зрение, пусть даже плохое, как нечто само собой разумеющееся. Никто никогда не рассматривал для себя вероятность лишиться его. Или никогда даже не знать, как выглядит красный цвет, и каким становится небо в сумерках. Я бы на месте Эйнсли, наверное, запаниковала. Забилась бы в угол, свернулась клубком и тряслась от страха…

Не знаю, что бы я делала, да, наверное, никогда и не узнаю.

Потому что я не собиралась терять зрение. По крайней мере, насколько могла судить сейчас.

Я уронила руки на колени и замерла.