Проблема с миром

Мурезин сказал, что им вообще не придется драться, а просто одеться в мундиры ради какого-то тщеславного человека, чтобы он мог сказать, что у него есть Гуркский легион. Они от души посмеялись над ним, распивая вместе плохой чай – хорошего чая в этой треклятой стране не достать нигде ни за какие деньги. Насчет сражения Мурезин ошибся. Впрочем, Мурезин упал в реку вместе с другими, когда обрушился мост. Позднее на берег вынесло несколько трупов, но Мурезина среди них не было.

Сувал тогда сказал, что это очень хорошо, что Гуркскому легиону не придется сражаться, потому что он в жизни не держал оружия и к тому же не был гурком – фактически он с трудом понимал их язык. Но все что угодно было лучше, чем жизнь в трущобах Адуи, где никто не даст тебе работу, если у тебя смуглое лицо. В Тазлике он был писцом, у него была маленькая чистая контора, продуваемая прохладным ветром с моря. Главным образом он переписывал священные тексты и еще вел некоторые счета – работа довольно скучная, но хорошо оплачиваемая. Как он молился сейчас, чтобы дожить до того времени, когда ему снова будет скучно! Где-то слева опять оглушительно грохнуло, и Сувал снова пригнулся. Видит Бог, то была совершенно другая жизнь, которой жил совершенно другой человек в каком-то совершенно другом мире. В мире, который не был объят огнем и не разлетался на части. В мире, где пахло морской солью и цветами, а не дымом и ужасом.

– Боже, помоги, – прошептал он снова.

Многие вокруг молились. Многие плакали. Многие вопили от боли. Один сидел молча, в пятнистой лиственной тени, с видом несказанного удивления; по его лицу струилась кровь. Сувал немного знал его. Он был портным в Уль-Хатифе. Человек совершенно без чувства юмора. Но чувство юмора здесь не давало никаких преимуществ.

Сувал повернулся и побрел, чавкая раздавленными фруктами, к корявому древесному стволу, за которым укрывалось несколько других кантийцев, а также один из союзных солдат в очень странном мундире – наполовину зеленом, наполовину коричневом. Только подойдя вплотную, он понял, что солдат мертв, а коричневым мундир был из-за крови, натекшей с его руки, которая была жутко изувечена. Он оттолкнул труп ногой и заполз в ямку, которую тот занимал, даже не чувствуя стыда за то, что так обращается с мертвым.

Он попросит у Бога прощения позже.

Кто-то протянул ему фляжку, Сувал с благодарностью отхлебнул и передал ее назад. Через реку ползли полосы дыма. Несколько человек переправились на ту сторону на плотах и теперь, дрожа, сгрудились на дальнем берегу. У них было одно копье на всех, один из них был бледен и обливался кровью, их плот разметало и бревна уплыли по течению. Время от времени мимо проплывали трупы, лицом вверх или лицом вниз, неторопливо поворачиваясь в воде.

Позади слышались яростные крики, ржание перепуганных лошадей – через побоище пробирались повозки. Одну уже закатили в реку. Они пытались таким образом сделать мост, чтобы перебраться на ту сторону. И что дальше? Драться? Безумие. Это все – сплошное безумие. Человек, которого все считали мертвым, вдруг издал булькающий вопль, когда колесо повозки с хрустом переехало его ногу.

– Боже, помоги, – прошептал Сувал, но Бог его не слышал. Так же как Он не слышал его, когда в Тазлике начались мятежи, и его контору разграбили и подожгли, и ему с семьей пришлось потратить все, что они имели, на переезд в Союз.

Снова грохот. Сувал ввинтился в ствол, осыпаемый листьями и обломками сучьев.

Что-то брызнуло ему в лицо. Кровь? Он что, ранен? О боже, неужели это конец? Сувал поднес к глазам трясущиеся пальцы.

Всего лишь сливовый сок. Гнилая слива, только и всего. Он был готов расхохотаться и разрыдаться одновременно. Шлем снова свалился, и он снова его напялил, задом наперед.

Пришел большой толстый человек в пышном красном мундире, вышитом толстыми золотыми веревками. Тот самый, что улыбался им из седла, когда они выступали неделю назад. Другой человек, худой, с зачесанными назад черными волосами, что-то ему кричал, тыча пальцем в разрушенный мост и повозки. Он хотел, чтобы они переправились. Но как они могут переправляться, если мир объят огнем? Как они могут даже помыслить о том, чтобы двинуться с места? С тем же успехом он мог требовать, чтобы они полетели на луну.

Сувал не был солдатом. Он переписывал тексты. У него была легкая рука, это все говорили. Он всегда очень заботился о своих манускриптах.

* * *

– Я не уверен… в том смысле, что… я не вижу способа… – Барезин оглядывал остатки легиона, которым он так гордился, бессмысленно открывая и закрывая рот, словно рыба, выдернутая из воды. – Мой Гуркский легион…

Еще один снаряд ударился среди деревьев не больше чем в тридцати шагах от них, и Барезин пугливо вертанулся в ту сторону, тряся толстыми брылами.

Антаупу он никогда не нравился. Ему вообще не нравился ни один из этих ублюдков из Открытого совета. Он им не доверял. Льстецы и хвастуны, все как один. И тем не менее по какой-то причине он повелся на их громкие слова, а теперь было уже слишком поздно. Нет другого выбора, придется работать с тем, что есть.