Призвание варягов

Основополагающим моментом в этих рассуждениях было создание определенной этнической карты восточноевропейского Северо-Запада, согласно которой славяне и русские были разными народами, т. е. русские были на самом деле шведами, а финны жили в этих областях задолго до появления здесь славян, пришедших поздно и подчинивших местные финноязычные народы, до этого подчинявшихся шведо-варягам и платившие им дань (X. Бреннер, И. Штраленберг, А. Моллер, С. Паулинус/Линдхейм, Ю. Тунман и многие другие). Идея о том, что за именем русских в древний период скрывались шведы, начала формулироваться Бреннером, «открывшем» связь имени Русь с финским наименованием шведов «rotzalainen» (подробнее см. здесь). Но это «открытие» Бреннера, в свою очередь, покоилось на вере в распространившуюся благодаря Рудбеку мысль о том, что предки финнов заселяли Восточную Европу вплоть до Дона задолго до других народов, а предки шведов их покорили и собирали с них дань[294].

Монтаж образа шведо-руссов был достаточно длительным процессом, и важное звено в этой цепи было введено упомянутым Бреннером, который стал утверждать, что имя Русь произошло от названия финнами шведов как «rotzalainen» или «rossalainen», а последнее, в свою очередь, произошло от Рослагена. Это было логическим развитием Рудбековских экзерсисов относительно шведо-варягов. Поскольку варяги звались Русь, то потребовалось только небольшое усилие фантазии, и Русь также обрела шведское звучание в финноязычном обрамлении.

Тогда же в качестве аргументации стали предприниматься попытки все местные названия рек, озер, гор на севере и в центре Восточной Европы объяснять если не из шведского, то из финского языка[295] – третьего было не дано, но это – тема отдельного разговора. Здесь же важно подчеркнуть, что у истоков современных представлений об этнической картине древней Восточной Европы обнаруживаются те же шведские историки и писатели, которые своим историозодчеством заложили основы норманнизма, причем созданная ими картина расселения народов в Восточной Европе выступала необходимым условием при создании очередного их фантома – фантома о шведском происхождении имени Руси при посредстве финского Ruotsi.

Следует учитывать, что традиции шведской университетской школы оказали глубокое влияние на формирование гуманитарной науки в Финляндии. Собственно, королевская академия в финском Обо (1640) была одним из четырех первых шведских государственных университетов, считая университеты в Уппсале, Дерпте и Лунде. Соответственно, весь комплекс идей готицизма и рудбекианизма, свойственный шведской исторической мысли XVII–XVIII вв., пронизывал и ученый мир Обо. Достаточно вспомнить, что там защищал свою диссертацию о шведском происхождении летописных варягов Альгот Скарин.

Этот момент важно принимать во внимание, поскольку следующий этап развития представлений об этнической карте Восточной Европы в древности связан уже с финскими учеными, в частности, с деятельностью таких крупных финских филологов и фольклористов, как М.А. Кастрен (1813–1853), Д. Европеус (1820–1884) и др. Эта плеяда финских деятелей культуры принадлежала поколению финской интеллигенции, сложившемуся на волне пробуждения национального самосознания в Финляндии в первой четверти XIX в. Образованные круги финского общества обратили свой интерес на исследование финского языка, финского фольклора, для того чтобы исследовать корни народной культуры и показать место «финского племени» во всемирной истории. В немалой степени этот энтузиазм подогревался утвердившимся в европейской культуре принципом, рожденным в эпоху Просвещения, – считать главным цивилизационным признаком наличие национальной письменной культуры, выраженной в памятниках письменности, а народы, письменных памятников не имевшие, отодвигать в разряд «неисторических» и стоящих вне цивилизационных процессов. Тем самым одним махом обездоливались в плане исторической роли многие европейские народы, культура которых развивалась и хранилась в лоне устной традиции – к таким народам относились и финны.

Издание знаменитым финским фольклористом Э. Леннротом памятника «Калевалы» в 1835–1849 гг. показало европейскому сообществу, что памятники устной традиции ничуть не менее ценны, чем памятники письменной традиции, и сыграло большую роль в привлечении внимания европейского общества к проблемам культур финноязычных народов. Не меньшую известность получили труды Кастрена по сравнительному языкознанию и исторической лингвистике финно-угорских языков, а также вклад Европеуса в собирание и систематизацию финского фольклора.