Для бедных стран нейрохирургия — это роскошь. Заболевания, требующие вмешательства нейрохирурга, относительно редки по сравнению с болезнями, затрагивающими другие части тела. Чтобы провести операцию, нужно дорогостоящее оборудование, а при раке и серьезных травмах головы лечение зачастую либо совсем не помогает, либо приносит мало пользы. Мы оперируем в надежде, что пациент выздоровеет, и многие действительно идут на поправку. Бывают у нас и триумфальные победы, которые, однако, не были бы столь заметными, не будь места катастрофам. И правда, если бы операции всегда проходили успешно, то в них не было бы ничего особенного. Состояние некоторых пациентов после операции ухудшается, а некоторые — из тех, что без операции умерли бы, — выживают, но остаются абсолютно недееспособными. Временами, в минуты глубочайшего уныния, я начинаю сомневаться, уменьшаем ли мы в конечном счете людские страдания или только приумножаем их.
В странах вроде Непала и Украины, где государственный бюджет истощен, а система первичной медицинской помощи налажена из рук вон плохо, нет особого смысла в том, чтобы тратить на нейрохирургию огромные суммы.
У Дева в Непале и у Игоря на Украине, по сути, не было выбора, кроме как заняться частной практикой (пусть и неохотно). И все же оба чувствуют себя несколько испорченными ею, несмотря на то что стараются бесплатно оперировать беднейших пациентов. Проблема в том, что слишком часто этого делать не станешь, иначе больница вылетит в трубу.
В основе медицины всегда лежало противоречие между заботой о пациентах и стремлением заработать деньги. Разумеется, и то и другое можно с успехом сочетать, но шаткое равновесие между ними очень легко нарушить. Чтобы его поддерживать, необходимы высокие зарплаты и высокие профессиональные стандарты. В конце концов, верховенство закона базируется в том числе и на хороших зарплатах в судебной сфере — настолько хороших, что у судей не возникает соблазна брать взятки.
Многие клинические решения — браться ли за лечение, насколько тщательно обследовать пациента — весьма неоднозначны. Мы имеем дело с вероятностями, а не с определенностью. Да и пациенты не потребители, которые сами знают, что для них лучше, — вместо этого они вынуждены покорно соглашаться с рекомендациями врача. Перспектива получить прибыль для себя самого или для больницы способна повлиять на принятие клинических решений. И свойственно это не только недобросовестным врачам, движимым жаждой наживы, хотя и такие бывают. То, что на врачей все чаще подают в суд, тоже поощряет избыточное лечение и назначение лишних диагностических процедур (так называемая «защитная медицина»). Куда проще сделать все возможные анализы и процедуры на всякий случай, чем потом объяснять суду, что вероятность проблемы была ничтожной и предвидеть ее вряд ли удалось бы. Итак, сдельная оплата — чем больше процедур врач проводит, тем больше денег получает — вкупе с ростом числа судебных процессов против медиков является одной из причин того, почему стоимость медицинских услуг выходит из-под контроля.
С другой стороны, фиксированная зарплата порой приводит к тому, что врачи, работающие в государственной системе здравоохранения, грешат чрезмерным самодовольством и с презрением относятся к частной практике. Равновесие здесь и впрямь весьма шаткое, поэтому и Игорь, и Дев — чрезвычайно достойные и добросовестные люди — испытывают смешанные чувства к частным больницам.
— Я плачу больше всех налогов в этой стране, — смеется Дев, показывая на висящую в его кабинете фотографию, на которой министр финансов вручает ему соответствующую грамоту. Вместе с тем я сильно сомневаюсь, что Дев зарабатывает больше всех в Непале.
Простые люди в Непале и на Украине — как и во многих других странах — считают правительство коррумпированным и по вполне понятным причинам не жаждут платить налоги, идя на все возможные ухищрения, чтобы этого избежать. Вот вам еще одно сходство между Девом и Игорем: оба добросовестно платят налоги. Однако сложно оставаться честным в бесчестном обществе; найдутся и те, кто возненавидит тебя за честность.