Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

Когда я был студентом — почти пятьдесят лет тому назад, — большинство моих современников считали Катманду сказочным, чуть ли не мистическим местом. Отчасти это связано с тем, что в Непале дикая конопля росла на улице как сорняк — да и по-прежнему растет на выделенных под застройку или заброшенных городских участках, — но также и с тем, что страна поражала красотой девственной природы и средневековой простотой жизненного уклада. Тогда до Непала добирались по суше. Мир был другим: можно было спокойно пересечь Сирию, Иран и Афганистан. Правда, Катманду с тех пор тоже сильно изменился. Двадцать лет назад в нем проживало несколько сотен тысяч человек, сегодня же численность его населения достигает двух с половиной миллионов, это один из самых стремительно развивающихся городов Юго-Восточной Азии. Новые пригороды возводились непродуманно — никакой инфраструктуры; кое-где в последний момент решено было оставить жалкие клочки рисовых и пшеничных полей между дешевыми бетонными зданиями. Здесь открытая канализация, неасфальтированные дороги и повсюду валяется бытовой и строительный мусор. На дорогах творится хаос, а воздух черный от выхлопных газов. Лишь изредка — и то, если повезет, — удается разглядеть Гималаи, раскинувшиеся к северу от Катманду.

Непал — одна из беднейших стран в мире. Недавно она пострадала от сильного землетрясения, и угроза повторной катастрофы чрезвычайно велика. Тут потряхивает чуть ли не каждую неделю. С местными пациентами я почти не общаюсь. Как нейрохирург я привык к постоянным неудачам и трагедиям, а в Непале пациенты обычно обращаются к врачам с куда более серьезными и запущенными заболеваниями, чем на Западе. На долю пациентов и их родственников порой выпадают столь ужасные муки, что хочется отгородиться от них. Я по мере сил борюсь с тем, чтобы не начать воспринимать их мучения как должное и не стать глухим к чужому горю. Я редко бываю доволен собой. Работа здесь, если о ней задуматься, приносит сплошное расстройство, да и, если на то пошло, ее значимость в такой бедной стране, как Непал, весьма сомнительна. Молодые врачи, стажирующиеся под моим началом, исключительно вежливы — никогда нельзя сказать, что у них на уме. Не знаю, понимают ли они, какой груз ответственности ляжет на их плечи, если они когда-нибудь станут независимыми нейрохирургами. Точно так же мне неизвестно, как они воспринимают пациентов и насколько озабочены их судьбой: по-английски мои стажеры говорят плохо, а я по-непальски и вовсе не говорю. Но что я знаю наверняка, так это то, что большинство из них будут рады при первой же возможности убраться отсюда подальше. Здесь их ожидают нищенская зарплата и туманное профессиональное будущее, а в развитых странах они смогут добиться гораздо большего. Эта беда затронула множество бедных стран, таких как Непал или Украина: образованное молодое поколение, будущее страны, спит и видит, как бы поскорее из нее убраться. Я столкнулся с совершенно чуждой мне культурой, во многом основанной на суевериях; здесь по сей день приносят в жертву животных.

Мало кто — если вообще хоть кто-нибудь — из пациентов и их родственников задумывается о важнейшей роли мозга, о физической природе мыслей и чувств, о бесповоротности смерти.

Мало кто из пациентов и их родственников говорит по-английски, поэтому между ними и мной непреодолимая стена непонимания. Они ждут от медицины невозможного и негодуют, если операция заканчивается неудачей, хотя в случае успеха почитают нас, как богов.

По сравнению с большинством местных жителей я веду до неприличия роскошную жизнь — в гостевом доме моего коллеги Дева, окруженном маленьким райским садом. Живу я на чемоданах, не обремененный собственностью и имуществом. Я ложусь спать в девять вечера, просыпаюсь в пять утра и провожу в больнице по десять часов в сутки шесть дней в неделю. Я очень скучаю по близким и друзьям. И тем не менее здесь я чувствую себя так, будто мне дарована передышка, будто моя жизнь поставлена на паузу, а будущее отсрочено.

День, предшествовавший моему отлету в Непал, выдался не без происшествий. Я заглянул в частную клинику, в которой некогда подрабатывал в свободное от основной работы время, хотя вот уже два года как я прекратил частную практику. Несколькими неделями ранее я заметил у себя на лбу небольшую шишку, кожа над которой слегка шелушилась. Одно из преимуществ работы врачом состоит в том, что всегда знаешь, к кому обратиться, если с тобой что-то не так. Пластический хирург, мой хороший знакомый, заявил, что шишку следует удалить.

— Должно быть, вы задели надглазничный нерв. Ничего не чувствую. Верхняя часть головы как деревянная, — сказал я Дэвиду вскоре после того, как он начал операцию; впрочем, давление скальпеля, разрезающего мой лоб, я чувствовал.