Призрачно все...

— Я говорю сейчас не о муже, — улыбнулась полноватыми губами Василиса. — У тебя на истории написано, что живешь ты в Кормилицах… Поселок, родина твоя. Во всяком случае, так ты сама говорила до родов.

Изместьев почувствовал, как правое ухо начинает понемногу краснеть. К своему стыду, он тоже слышал о Кормилицах впервые. Интересно, а что еще Акулина Доскина рассказывала доктору до родов? Хоть бы инструкцию краткую кто оставил: что говорить, кому, когда и как.

Надо было срочно спасать положение.

— Да какой поселок! — выдохнула Акулина с не свойственным ей пренебрежением. — Так, полсотни дворов. Школа — восьмилетка, пара детских садов да магазин…

— А медицина как же? — профессионально обиделась коллега из прошлого. — ФАП должен быть. Ну, фельдшерско-акушерский пункт.

— Есть, конечно, куда ж ему деваться?

Они поболтали еще о всякой ерунде, потом доктор ушла, оставив Акулину наедине со своими невеселыми мыслями.

Нет, жить с тем пьяным чудовищем, которое недавно наведывалось в роддом, никак было невозможно. Следовало срочно что-то предпринять, чтобы их с Федунком пути незамедлительно разошлись, и желательно — в диаметрально-противоположных направлениях. Ни о каком физическом сопротивлении речи не шло: в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань… Пусть она далеко не лань, но жить в условиях подобного деспотизма невыносимо. И компромиссов здесь быть не может.

Виноват ли он, доктор Изместьев, в том, что запрыгнул не в ту лодчонку? Пусть хилую и протекающую, но выбраться из которой нет никакой возможности. Причем запрыгнул, вытолкнув за хилый борт настоящую владелицу. Где-то есть на земле поселок Кормилицы, в котором дочь Акулины Доскиной с нетерпением ждет возвращения из роддома мамы с крохотной сестренкой. На дворе ноябрь. Темные, скучные и бесконечные деревенские вечера… Разве ты, доктор, имеешь право обмануть ни в чем не виноватую девочку, которая, вообще-то приходится тебе дочерью. Не говоря уж о той, которая только-только появилась на свет. Есть ли вообще выход из сложившегося идиотизма?

Как ни скверно было себе признаваться, но вернуться из родильного отделения Акулине предстояло именно домой, к этому изуверу Федунку. И терпеть, терпеть… Во всяком случае, по первости. Такова женская доля, никуда не денешься. Хотя кошки в груди скребли еще те.

У нее ни связей, ни денег. Ее, деревенскую невзрачную бабенку, никто не знает в городе. Она никому не нужна. Нужен хоть какой-то стартовый капитал.

После обеда Акулина удивила всех. Отказавшись идти на осмотр к Василисе Павловне, она заявила, что «доверяет» только докторам-мужчинам. У врачихи поначалу не нашлось слов, когда она услышала причину неявки Доскиной на осмотр.

— Я-то думала, что Федунок твой со сдвигом, — не без обиды в голосе выговаривала Василиса Павловна, расхаживая по процедурному кабинету перед сидящей и словно онемевшей Акулиной. — Первый раз у меня такой… опус. Даже слов не найду с непривычки. Как тебе не стыдно?

— Извините, Василиса Павловна, — еле слышно произнесла родильница, опустив глаза в кафельный пол.

— Что извините? Что извините? — не могла успокоиться врачиха. — Чем я тебе не угодила?

— Вы здесь ни при чем. Это сугубо мое, личное…

Оставив доктора в полном недоумении, Акулина выскользнула из процедурного кабинета.

Акушеров-мужчин в роддоме, как назло, не оказалось, и бедняжку по распоряжению главврача отправили в женскую консультацию. Последняя находилась в двух километрах от роддома. «Спятившая» родильница нисколько не расстроилась, а даже наоборот, сказала, что ей полезно прогуляться и подышать свежим воздухом. Несмотря на дождливую погоду и отсутствие теплой одежды и обуви. Даже данная в сопровождение санитарка ничуть ее не смутила.

Санитарка, кстати, очень скоро «отстегнулась», юркнув в толпу на улице Ленина. Как потом выяснилось, возле магазина «Хозтовары» продавали эмалированные тазы, «выбросили», как привыкли объясняться горожане восьмидесятых. Санитарка в эту самую, растущую «на глазах», как лужа под давно не выгуливавшемся бульдогом, очередь и «втесалась».

По этой самой причине Акулина Доскина оказалась предоставленной самой себе, чем и не замедлила вовпользоваться.

Ей было совершенно не до холода. Забытое давно, хранящееся в закоулках сознания, вдруг вспыхнуло ностальгическим пламенем. Он готов был часами читать и перечитывать лозунги типа «Выше знамя социалистического соревнования», «Слава КПСС», «Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи». Когда вокруг — ни одного коммерческого ларька, ни одного фешенебельного офиса или рекламного щита. Это ли не счастье! А песни Юрия Антонова (Под крышей дома твоего), Аллы Борисовны (Миллион алых роз), «Машины времени» (Я пью до дна за тех, кто в море), любимых Изместьевым итальянцев…

Словно доктор нырнул под воду, где его ждал совершенно иной мир, ставший когда-то родным и утерянный потом навсегда.

Купив на последние гроши свежий номер «Комсомолки», Акулина присела на одну из покрытых инеем скамеек у первого попавшегося подъезда и буквально впилась в строчки передовицы.