Привилегированное дитя

— Вы сразу все поняли, правда? — спросил он немного погодя. — Я видел, ваши глаза стали такими туманными, будто кто-то невидимый позвал вас, и вдруг вы сказали: «Я увезу тебя домой». Вы сразу же его узнали, да?

— Да, — просто ответила я.

— Это великий дар, и вы счастливая женщина. — Джеймс немного помолчал, и вдруг его как будто осенило. — Вы не хотите отменить ваш завтрашний визит к доктору Филлипсу? Может оказаться, что вам понадобится провести побольше времени с вайдекрскими ребятишками.

— Хорошо, — согласилась я. Но потом задумалась. Он-то не станет возражать. Но вот мама…

Джеймс немного отступил и посмотрел на меня, склонив голову набок. Он улыбался.

— Мне, возможно, не следует вам этого советовать, — начал он с озорным блеском в глазах, — но, если вы хотите помочь ребятам, может быть, один прием у доктора можно прогулять? Вашей маме нездоровиться, она не будет сопровождать вас к нему. А потом вы скажете ей, что не ходили и объясните почему.

— Мистер Фортескью! — воскликнула я. — Это будет нечестно.

— Да, — сразу признал он.

— Но очень удобно, — заключила я. — Я подумаю над этим утром. Независимо от моего решения, я буду готова в четверть девятого.

Улыбаясь, он поклонился мне на прощание. Я протянула ему обе руки, безмолвно благодаря его и за отношение к Джимми, и за понимание того, что происходило со мной.

— Доброй ночи, Джеймс, — тепло сказала я.

— Доброй ночи, — был ответ.

Заспанная Мэг открыла мне дверь, и я проскользнула наверх в свою комнату. Там я быстро написала Ральфу письмо, рухнула в постель и заснула так крепко, будто была дома, в Вайдекре.

Утром Рыбный Мол был переполнен шумной толпой. Здесь были и кухарки, покупавшие рыбу для пансионов и ресторанов Бата, и эксцентричные джентльмены, удящие рыбу прямо на молу и во все глаза разглядывавшие меня и Джеймса. Люди кричали и спорили, выкрикивали свои цены, рыбаки выбрасывали рыбу прямо на камни, хозяйки прятали ее в корзины и прикрывали тонкой тканью.

Улица за молом, куда повел нас Джимми, вся провоняла рыбой и нечистотами. Мостовая была мокрой от грязи, которая потоками струилась по земле и собиралась в огромные лужи, мешающие проходу. Да и мостовой-то ее нельзя было назвать, ибо ни камня не было положено здесь на землю. Улица была завалена мусором, который выбрасывался прямо из окон. Даже ярким утром здесь было темно, как в сумерках, из-за тесно поставленных домов, и ни один порыв свежего ветра, казалось, не долетал сюда никогда. Я шла, стараясь повыше поднять юбки, чтобы не запачкаться, и Джеймс крепко держал меня под локоть, а из соседних домов доносились то крик маленького ребенка, то стоны старого или больного человека, то бесконечные ссоры, которые, иссякнув в крике, переходили в молчаливое отчаяние.

Джимми виновато взглянул в потемневшее лицо Джеймса.

— Это было лучшее, что мы могли себе позволить, — объяснил он в свое оправдание.

Джеймс кивнул. Он не был удивлен.

Мы прошли по этой ужасной улице совсем мало, когда здешние обитатели вдруг увязались за нами. Сначала люди просто разглядывали нас из дверей и распахнутых окон, но затем стали выходить и вплотную следовать за нами, намереваясь то ли забросать нас камнями, то ли ограбить. Рука Джеймса покрепче сжала мой локоть, и Джеймс с Джимми обменялись взглядами.

— Уже скоро, — тревожно сказал Джимми. — Я же предупреждал вас.

Я хотела сказать, что мне необходимо было прийти, что я должна была знать, как они живут. Но вонь улицы заставила меня держать рот закрытым, и я про-молчала. Меня тошнило, и я очень, очень сожалела, что пошла.

— Здесь, — вдруг сказал Джимми и резко свернул в сторону.

Это была не дверь в полном смысле слова, а полуразвалившееся окно, и кто-то приставил к нему доску в качестве пешеходного мостика. Но сейчас в ней уже не было большой необходимости, такая гора мусора и отбросов выросла рядом, и если у вас крепкий желудок и высокие ботинки, то вы могли бы шагнуть в окно прямо с улицы.

— Смотрите не поскользнитесь, — предупредил Джеймс и пошел впереди. Он подал мне руку. Через мгновение мы оказались в почти темной комнате, и я услышала какое-то шевеленье на полу у моих ног. Как только мои глаза привыкли к темноте, я увидела в комнате еще четырех человек.

Девушка примерно моих лет лежала прямо на полу, на старой мантилье, укрытая грязным пальто. Рядом с ней стояла большая глиняная кружка. Ее волосы, от природы красивого каштанового цвета, были неимоверно грязны и кое-как заколоты сбоку. Глаза, видимо еще накануне обведенные черной краской, слипались от сна, а щеки были странно красного цвета, наверное, нарумяненные. Она была худая-худая, будто никогда в жизни не ела досыта.

— Это Джули, — сказал Джимми, и всякий бы расслышал любовь и гордость, звучавшие в его голосе.

— Привет, — спокойно сказала я. — Я — Джулия Лейси. — И, произнеся это, я вдруг осознала, что у нас с ней одно имя. Возможно, она была на год моложе меня и ее назвали в честь наследницы Лейси, как это было принято в Вайдекре. Она приподнялась на локте и хмуро глянула сначала на Джеймса Фортескью, затем на меня.