Привал странников

— Да вроде ни о чем. Топтался он на месте, намеки делал, хотел о чем-то спросить, но так и не спросил ни о чем.

— На что намекал, вокруг чего топтался?

— Как бы походя вопросик закинул насчет того, знаю ли я человека при деньгах, который эти деньги вложить хочет. Я ему прямо в лоб: что предлагаешь? Он посмеялся, рукой махнул, мол, так, отдаленная перспектива.

— Ну, тогда ближайшая перспектива у него — два года за нарушение паспортного режима. У него ведь Москва минус сто. Встретишь его, так и скажи.

— От своего имени? — изволил пошутить Вадик.

— От моего имени, от имени московской милиции, как тебе удобнее. Ну что, пошли?

— Берегись, Алексеич, раскую я тебя на все четыре копыта. Год будешь мне алименты от своей милицейской зарплаты отстегивать!

Лики музыкальных гениев по стенам, лица знакомых интеллигентов в рядах, и Курт Зандерлинг с Бетховеном в обнимку. Ах, хорошо! Роман Казарян прикрыл глаза. Красивым голосом Всеволод Аксенов ритмично излагал последний монолог, и взрывами врывалась музыка.

Вот он финал. Ах, хорошо, ах, хорошо! Хорошо вспомнить, что можно испытать наслаждение от музыки, хорошо ощущать себя в душевном единении с теми, кто вместе с тобой испытывает это наслаждение, хорошо сидеть в кресле с закрытыми глазами и просто слушать. Все. Конец Эгмонту, конец первому отделению.

Роман открыл глаза. Поднялся с кресла. В шестом ряду, справа, вставал Миша Мосин. Роман направился к нему.

— Ромочка! — обрадовался Миша Мосин. — Сколько зим, сколько лет!

Гуляли в фойе, разговаривали об искусстве.

Идя в Большой зал консерватории, Казарян полагал, что после первого отделения возьмет Мишу Мосина под руку и выведет на улицу Герцена, где задаст ему ряд интересующих его, Казаряна, и Московский уголовный розыск вопросов. Но пожалел и этого не сделал. Не Мосина пожалел. Во втором отделении была Девятая. Договорились встретиться после концерта.

Кончилось все. Ослабленные и невнимательные, они закуривали в скверике, в котором еще не поселился размахивающий руками Чайковский. Подбежала дамочка в очках, схватила Мосина за рукав, защебетала оживленно.

— Мосенька, сегодня Курт был неподражаем, не правда ли?

— Иначе и не могло быть. Он с нами прощался, Лялечка.

— Это не трепотня, Мося, это действительно так? — жалостно спросила дамочка.

— Это действительно так. Днями Курт Зандерлинг навсегда уезжает от нас в ГДР, — торжественно доложил Мосин.

— Горе-то какое! — деловито огорчилась дамочка, поцеловала Мосина в щеку, подхватила на лету падавшие от удара о мосинский нос очки и убежала.

— Миня, а почему тебя Мосей стали звать? — поинтересовался Роман.

— Ты с успехом мог бы задать другой вопрос: Мося, а почему тебя Миней назвали? — раздраженно ответил Мосин. — Но мне кажется, что ты отлавливал меня не для того, чтобы задать этот вопрос. А совсем-совсем другой. По палагинскому делу. Так?

— Проницателен ты, Миня.

— Профессия такая.

— А какая у тебя профессия?

— Юрист, Рома.

— Не юрист, а юрисконсульт фабрики канцтоваров "Светоч". Это не профессия и даже не должность. Это крыша, голубок мой.

Мося засмеялся и смеялся долго. Отсмеявшись сказал:

— Господи, до чего же милиционеры одинаковые! Сразу пугать.

— Я не пугаю тебя. Я позицию определяю, с которой ты и должен выступать в разговоре со мной. Я — представитель правоохранительных органов, а ты — жучок, существующий и существующий неплохо на сомнительные доходы.

— Из пушек по воробьям, — как бы "а парт" кинул реплику Мосин.

— Воробей — это ты?

— Выстрел-то мимо меня и поэтому по воробьям. — Вопросы будешь задавать? — с места в карьер начал Мосин.

— А как же! — обрадовался Казарян.

— Тогда без предисловий начинай. Я тороплюсь, меня симпатичная гусыня ждет.

Казарян взял его под руку и вывел на улицу Герцена, и пошли они к Манежной площади.

— С палагинской коллекцией хорошо знаком?

— Да.

— И знаешь, как она хранилась в доме?

— Да.

— Через тебя никто не пытался начать переговоры с Палагиным о продаже коллекции или части ее?

— Палагинской коллекцией интересуются только специалисты и фанаты. И те и другие знают, что Палагин ничего не продает. Так что подобной попытки не может быть в принципе.

— Кстати, Миня, а сам-то ты что-нибудь коллекционируешь?

— Конечно. Но моя страсть — сугубо по моим средствам. Я по дешевке собираю русскую живопись начала двадцатого века, которая стоит копейки и которая через двадцать пять лет сделает меня миллионером.

— А хочется стать миллионером?

— До слез, Рома.

— При такой жажде можно и форсировать события, а?

— Какие, собственно, события?

— События, приближающие тебя к миллионам.

— Дорогой Рома, при твоем ли роде деятельности заниматься эвфемизмами? Спроси коротко и ясно: "Гражданин Мосин, не вы ли за соответствующее вознаграждение навели уголовников-домушников на коллекцию Палагина?"

— Считай, что спросил.

— Не я.

— Жаль. — Казарян обнял Мосина за плечи. — А то как бы было хорошо!

— Не столько хорошо, сколько просто. Для тебя.

— В общем, я тебе, Миня, верю. Хотя нет, все наоборот. В общем, я тебе, Миня, не верю, но в данном конкретном случае верю.

— Тоже мне Станиславский! Верю! Не верю!