Притяжение звезд

– Вы имеете в виду инфлюэнцу?

– Ее – и полицию!

Значит, она знала о вторжении в больницу двух полицейских, которые ее разыскивали. А знала ли она, что именно я сбила их со следа? Но об этом мне было неловко ее спрашивать.

– В последнее время, когда выхожу из больницы, – продолжала доктор Линн, – я обычно беру кеб, а не езжу на своем трехколесном велосипеде.

Представив ее в седле, я невольно улыбнулась.

– Пытаюсь сойти за вдову военного, напяливая на себя эту шубу, позаимствованную у подруги, которая замужем за графом, – добавила она, насмешливо скривив рот и мотнув головой на меха. – А еще прикидываюсь хромой на левую ногу.

Тут уж я не смогла удержаться от смеха. Описанные ею действия сильно смахивали на клоунский гэг в кинофильме.

Потом я посерьезнела:

– А можно задать вам вопрос… Это правда? Я не про вашу ногу.

– Что правда?

Доктор Линн буквально заставляла меня выговорить эти слова: то, за что вас разыскивают…

Она покачала головой:

– Не сейчас. Мы, члены «Шинн Фейн», прошлой весной протестовали против планов распространить воинскую повинность на Ирландию. Этот так называемый германский заговор был выдумкой с целью оправдать попытки властей нас разгромить, в результате чего почти все мои товарищи по движению без предъявления обвинений были брошены в британские тюрьмы, где и находятся до сих пор.

Неужели это на самом деле могло произойти: что власти просто-напросто сфабриковали заговор с целью контрабандного ввоза оружия. В конце концов, доктор Линн не отрицала своего участия в восстании 1916 года, так что, если в данном случае она объявляла себя невиновной, я была склонна ей поверить.

И я подумала еще об одном. Если она сейчас скрывается, прячась в клинике, где лежат больные инфлюэнцей, или занимаясь частной практикой, зачем же она тогда согласилась временно замещать врача в нашей большой больнице, где никого не знала, а многие сотрудники вроде Гройна только обрадовались бы, увидев, как ее выволакивают в наручниках? Если только не считать… Ну, конечно, тот же Гройн считал, что нам остро необходимы компетентные врачи.

– Я их направила по ложному следу, – вдруг выпалила я. – Фараонов, которые заявились сюда и вас искали.

– Правда? Ну что ж, спасибо.

Она протянула руку, чем немало меня удивила. Я ее пожала. Сильная теплая рука.

– Но завтра они могут вернуться! – почти выкрикнула я. – Оставаться здесь небезопасно.

– О, милая моя девочка, сейчас нигде не безопасно. Но не заботьтесь о завтрашнем дне и так далее[39]…

Мне пора было возвращаться в отделение, но я медлила. Я заметила у нее на рабочем столе фотографию в серебряной рамке. Доктор Линн под руку с улыбающейся женщиной.

– Ваша сестра? – спросила я.

Кривая улыбка.

– Нет, когда меня депортировали, боюсь, моя семья пыталась объявить меня умалишенной. Даже теперь они не позволяют мне приезжать домой на Рождество.

– Сочувствую.

– На фотографии – мисс Френч-Маллен[40], моя милая подруга, у которой я живу… когда не ночую в больничных боксах. Мы познакомились в организации помощи бельгийским беженцам[41], и она финансирует мою клинику.

Да уж, что бы доктор Линн в жизни ни делала, она не выбирала легких путей. Но тут я поймала себя на мысли, что сую нос не в свои дела. И, пробормотав слова благодарности, двинулась к двери.

– Новорожденная О’Рахилли уже брала грудь?

– О да, сосет вовсю.

– Очень хорошо. Значит, питание бесперебойно поступает. Хотя эти матери из трущоб могут предложить своим детям немного. Хотя малышка будет высасывать из матери все соки, все равно шансов выжить в первый год своей жизни у нее куда меньше, чем у солдата в окопах.

Ее слова меня ужаснули.

– Неужели?

– Уровень младенческой смертности в Дублине, – сурово отчеканила она, – составляет около пятнадцати процентов – такова цена жизни людей в самых перенаселенных в Европе домах, в условиях повышенной влажности. Какое лицемерие – все увещевания властей о важности гигиены, обращенные к людям, которые вынуждены ютиться в тесных комнатушках, как крысы в мешке. Из года в год батальоны новорожденных выгоняют в мир, как солдат на фронт, где они оказываются беззащитными перед дизентерией, бронхитом, сифилисом, туберкулезом… А смертность среди незаконнорожденных в несколько раз выше.

Я подумала о детях Онор Уайт. Разница между ними и младенцем О’Рахилли едва ли заключена в физиологии: наверное, предположила я, у детей, рожденных вне брака, куда меньше доброхотов, борющихся за их жизнь.

Доктор Линн продолжала негодовать:

– Ах, ну да, все дело в слабости организма, вздыхают представители обеспеченных слоев общества. Но, возможно, дети трущоб не были бы настолько ослабленными, если бы мы, пусть ради эксперимента, обеспечили их чистым молоком и свежим воздухом!

Ее пыл напугал, но и глубоко тронул меня.

Она смотрела на меня, склонив голову набок, словно оценивала.

– В нашей декларации[42] есть строка, которую я поддерживаю всей душой: заботиться обо всех детях нашего государства в равной степени.