Притяжение страха

Стефания лежит неподвижно, согнув ноги в коленях, закрыв лицо руками. И он с минуту, обернувшись через плечо, смотрит на нее в нерешительности, словно с чем-то борясь в душе… А потом все-таки срывается с подоконника вниз. Будто решил покончить жизнь самоубийством, рухнув с первого этажа на розовые кусты палисадника.

Сколько минут проходит в тягостной тишине, где только сердце Юлии, разрывая грудь и горло гневом, страданием и бессильной жалостью, грохает в ушах мучительно, невыносимо? Минута? Или полчаса? Потом, только потом становятся слышны другие звуки. Звуки жалобных, совершенно детских рыданий. И Юлия тихо входит в комнату, обставленную в стиле арт-нуво.

Зеркало над кроватью в изящнейшей раме отражает не менее изящную картину. Прямо иллюстрация Обри Бердслея к Уайльдовской «Саломее».

Юлия в черном халате Карлоса, с белыми перышками вместо волос сидит, поджав ноги на пышном, словно облако, покрывале. Рядом с ней, распластавшись на животе, лежит Стефания. И пальцы Юлии рассеянно ласкают шелк тяжелых темных волос.

Плечи Стефании — тонкие, девичьи плечи, такие же, как у нее самой, не переставая, вздрагивают в каком-то неизбывном, неутешном горе. И ядовитое, колкое понимание того, что при всей своей силе и искренности ее сострадание не имеет смысла — потому что она ничем, совершенно ничем не может помочь этой хрупкой девушке, разъедает глаза. Впрочем, так же, как никто не может помочь ей самой… И потому Юлия, впервые за это время, плачет так открыто, горько и безнадежно.

В гуле, все-таки начавшегося урагана, совсем не слышно, как две женщины, понимая друг друга без слов, льют слезы в тягостном предчувствии чего-то неизбежного.

Глава 21 ПРОЗРЕНИЕ

— Ну, что? Ты восполнил силы?

— Боюсь, ненадолго…

— Так, в следующий раз, выпей побольше крови у кого-нибудь!

Он смотрит странно и недоверчиво. Словно младенец вдруг произнес формулу ядерной реакции.

— Ты такая кровожадная?

— Я же тебе говорила, что я чудовище…

— Даже, если это будет сеньор Мигель?

— Что ж… он сам виноват. Надеюсь, он съест перед этим хороший кусок говядины!

Она забыла, кто она. И поняла, что счастье — это когда ты не знаешь, кто ты. Или тебе это все равно.

Родители, Москва, тот, кто остался там, не пожелав разделить с ней эту поездку… дом, работа, друзья, неудачи, надежды — все это в прошлом… Какое сегодня число? Какой день? Сколько она уже здесь — неделю, месяц или несколько часов? Не важно.

Важно, что он сидит здесь, возвышаясь над ней в своем черном халате, широко распахнутом на груди, расслабленно откинувшись в кресле. И что она, совершенно голая, покоится на мягком ковре у его ног. Она задумчиво курит, периодически макая кончик сигары в вино. Оранжевое пламя камина плещется в ее бокале миллионами золотых рыбок.

А еще важно, что ветер все усиливается, с каждой ночью становясь холоднее. Так, что сегодня вечером, даже пришлось затопить камин. И серые облака несутся по темно-фиолетовому небу. И его пальцы, не холодные и не теплые, рассеянно ласкают ее подбородок, шею и рот, влажный от вина.

— Как долго ты живешь?

— По мне — так уже слишком…

Не стоило и надеяться. Ответа не будет. Опять. Как всегда, когда она хочет узнать что-то важное, вокруг чего крутятся ее мысли. От чего, она уверена, зависит и разгадка, и спасение и… жизнь.

— Но ты и вправду — бессмертен?

— Похоже, да…

У Карлоса явно веселое расположение духа. А в таком настроении он склонен шутить над серьезными вещами, обычно вызывающими в людях почтение. Такими, например, как тайны мироздания. Или вечность. Или — бессмертие.

— И тебя никак нельзя убить?

— Хочешь попробовать?!

— Нет… просто интересно. Ведь есть же способы…

— Осиновый кол? Серебряная пуля? Отсечение головы освященной сталью?

— Ну, вроде того…

— Не знаю, — он выразительно поднял брови, — не пробовал…

Дон Карлос легкомысленно пожал плечами. Но зато с очень серьезным видом прикоснулся к ее груди — так, что она невольно вскрикнула, прикрыв глаза от острого наслаждения.

— Значит — никак.

— Похоже на то.

— И нет никакого способа умереть? Никак и никогда?! Даже если ты сам захочешь…

Он отводит руку от ее тела. И сразу становится одиноко и тоскливо.

— Я, возможно, хочу уже давно…

— Прости… я не стремилась… тебя расстроить, просто…

— Есть существа… — Говорит он, словно не слышал сбивчивых извинений. Глядя на то, как вино в ее бокале играет красками в отсветах огня, — …их очень мало. То есть они крайне редки. Существа с таким составом крови, что если я выпью ее, то гарантированно перестану быть.

— Значит, если когда-нибудь тебе встретится такое существо, и ты его… укусишь — то…

— Да, — уверенно кивает он:

— …но штука в том…

— В чем?

— Нужно еще, чтобы я захотел его укусить.

Тишина, воцарившаяся в комнате после этого исчерпывающего ответа, нарушается лишь потрескиванием дров в камине. И звуками поцелуев, которыми они обмениваются, забыв обо всем остальном.

— Да! Я принес тебе подарок!

— Еще один?

Ей вполне достаточно ключа, который висит на шее, на шелковом шнурке, как ошейник, привязывая ее к хозяину.