Притяжение, будь рядом, когда я умру

Это не был традиционный танец, когда мужчина удерживает женщину за талию, а та кладёт ладони ему на плечи: Мэтт обхватил свою девушку обеими руками, прижал к себе так, что она просто вынуждена была положить голову ему на грудь. И как только её щека коснулась его сердца, Мэтт закрыл глаза, потому что то, что обещала ему мать, затопило его целиком, заполнило до самых краёв.

Счастье. Это было оно.

Если бы в этом моменте Мэтт был способен задуматься о том, кто он и что делает, то не узнал бы себя. В нём словно разлилось бескрайнее море, и состояло оно целиком из нежности. Он ничего не хотел и ни о чём не просил, но готов был всё отдать. И даже больше: желание отдавать каким-то образом превратилось в потребность.

Мэтт и Ива качались, обнимая друг друга, в самом сердце величественного северного леса, окутанные уютом и теплом большого дома. В высоком окне у их ног простирались верхушки елей и сосен, склоны скал, зеркала озёр и заливов, бесконечность неба, первозданная красота долин и ущелий. Но будь они в этот момент в страшной пещере, на дне пропасти, в развалинах стёртого с лица земли города, да хоть в центре апокалипсиса – ничто бы внутри их маленького мира не изменилось.

Limbo – Ferry Corsten

Он поцеловал её. Вначале очень осторожно, словно она колибри, а он изо всех сил старается не спугнуть. Поскольку колибри не сопротивлялась и даже не думала кусаться, Мэтт прильнул к её губам со всей настоявшейся жаждой, со всей страстью мужчины, любящего единственную женщину.

Когда его пальцы попытались сдвинуть её блузку, чтобы обнажить грудь, Ива на пол мгновения вцепилась в неё мёртвой хваткой, затем, словно сделав над собой усилие, отпустила.

Мэтт почувствовал вкус горечи во рту и остановился. Он бы никогда больше не стал раздевать её насильно. Он бы никогда ничего, вообще, не стал бы делать с ней насильно.

Но Ива сама расстегнула свою блузку, стянула с плеч лямки бюстгальтера и остановилась, будто не в силах набраться решимости и сделать это до конца. Мэтт протянул руку и помог ей, обнажив полностью.

Ива замерла и побледнела, глаза заблестели то ли от страха, то ли от паники. А Мэтт не мог оторвать взгляд от её тела. Она казалась ему таинственной лесной нимфой, божественным благословением, прекраснее которого нет никого на земле.

Стараясь дышать спокойнее, он разделся сам, ни на секунду не выпуская выражение её лица из поля зрения. Когда Ива закусила губу, он не дал ей даже мгновения на сомнения, прильнул всем телом к её и с чувством поцеловал.

Мэтт уже понял: ей нравится, когда он целует, но при этом не напирает. Она расслабляется и позволяет больше. Ему до безумия сильно хотелось её целовать, везде, но умудрённый прошлым опытом он продвигался вперёд медленно, не торопясь, осторожно нащупывая путь.

Если бы Ива Джонсон имела хоть немножечко интимного опыта, хотя бы капельку, то она непременно догадалась бы, что мужчина обнимающий её, не может надышаться ею.

Если бы Ива Джонсон была бы богом или хотя бы прорицательницей и могла бы увидеть жизнь Мэтта во всех мельчайших подробностях и даже тех, которые не для посторонних глаз, то она бы знала, что такие вопросы как, например, «Вот так? Так хорошо? Эва… любимая… так, да? Вот так… Так тебе хорошо?» Маттео Росси не только никогда и никому не задавал, но и в принципе задать не мог, потому что они никогда бы не пришли ему в голову. В сексе он только брал, а о том, что такое близость, понятия не имел. А если б кто и захотел ему объяснить, он бы и слушать не стал: даже его мать, доктор наук в области сексологии и сексопатологии знала, что заводить с ним разговор на эту тему бесполезно, и что однажды её сын сам всё поймёт, обнаружит, откроет, как Колумб Америку, но только… если очень сильно захочет.