Притча о встречном

Как видим, и к Тургеневу у Блока было отношение более сложное, зрелое, дальновидное — диалектическое, — чем просто укладываемое обычно в «люблю» — «не люблю». И прежде всего отношение к его творчеству — заботливое, творческое — как к общенациональной духовной ценности. Блок каждое явление в нашей литературе оценивал и с пушкинским чувством народности и значимости для России, и с чувством поэта, личность которого созрела и закалилась среди бури революции. Расчленить все «дьявольские соединения» в жизни и литературе — одна из страстей подлинной поэзии. Страсть эта всегда жгла сердце Блока. Вряд ли, значит, будет преувеличением, если сказать, что Блок здесь (как случалось с ним не однажды) весьма близко подошел к тем сущностям, которые мы привычно имеем в виду, говоря о идейности произведения, о духе его партийности. У Блока это не было другим — называлось по-другому!

Сложность мира души и творчества поэта таит, таким образом, бесконечный ряд удивительных и прекрасных неожиданностей. И если мы, из уважения к подчеркнутой самим поэтом беспартийности его, ни разу не решаемся тут что-то пересмотреть или уточнять, дробить или выделять из гармоничной — «музыкальной» — цельности этой колоссальной личности, то все же должны признать, что белоэмигрантская реакция, то и дело клеймившая Блока «большевизмом», делала это не из одной лишь озлобленности, а имела к этому немалые объективные основания…

«…Живой — о живом думает».

Не «живой — о живой думает», не «живая — о живом думает, как, казалось бы, точней было б по смыслу. Нет, «живой — о живом думает»!..

Какой чуткой тактичностью смысл здесь возвышен, расширен, облагорожен тем, что «переключен» из отношения полов — в общечеловеческие отношения! К отношениям людей — вместо отношений полов. Сколько тут сокровенного понимания (и понимания сокровенного), мудрой терпимости, сердечной опытности, знания о жизни, о природе, о человеке!.. Зрелая мысль родила зрелую — поэтическую форму. Таков весь наш язык…

И становится понятным, что «целомудрие» — не мудрость неведения, не мудрость невинности, а именно цельная мудрость большого, общего, жизненного знания (в котором мудрость невинности — частный случай, случайность, никакой тут заслуги нет: неведение безотчетно повело себя подобно многоопытной мудрости!).

Зато целомудренная душа, возвышенная в простоте естественности, — это уже совсем другое!

В таких поговорках и притчах народных — все нравственное основание человеческого бытия. Все параграфы правовых уложений мира ничего не стоили бы, если б хоть в малой мере не отражали бы мудрость народных сентенций, если не были б очеловечены ими. Они — след победы трудной, но победы человеческого.

И какая величавая и спокойная сила правоты в этой короткой сентенции: «Живой — о живом думает». Какая тут поэтическая неоспоримость — уже в самой словесной формуле. Этот, во-первых, ненавязчивый и выразительный повтор, почти повтор («живой — о живом»). Затем, после паузы, словно косой махнул и срезал сомнение: «думает»! Все и впрямь сказано как бы в движении, во время дела, работы, из тысячу раз проверенного опыта труда, страды, жизни. Интонация нарастает в первых двух словах (повторяющиеся два «ж», два «и» и три «о» тут на удивление ладно спаяны, рождая звуковой — гармоничный — выразительный образ) и резко обрывается этим словесным жестом — будто и впрямь косой махнул — «думает»! Ничто тут не выпелось навстречу готовому ритму (как в частушке). Всё выстроилось, тяжело, в раздумчивых паузах — как живая, сердечная мысль, не желающая упрощать себя. Потрудись душой — поймешь, запомнишь!..

Мы привели эту поговорку. Можно бы привести любую другую, чтоб убедиться: музыка народной души облекается в поэзию! Равно как поэзия всегда чутко настроена на эту музыку, облекает ее в слово…

В России угасало зарево первой революции, задушенной самодержавием. Буржуазия торжествовала победу, демократическая интеллигенция была в подавленности. Подызносивший свою революционность Плеханов изрек: «Не надо было браться за оружие!» Наступила столыпинская реакция. Царь «подарил» народу Думу, и уже казалось: о революции помышлять не приходится.

«Мы накануне «великого бунта». Мы накануне событий, и то, что не удалось один раз, другой и третий раз, — удастся в четвертый».

Такая нерушимая вера в революцию — посреди реакции, упадка и интеллигентской апатии — владела беспартийным Блоком! Интуиция поэта тут была почти равна точному — марксистскому — знанию законов развития классового общества!

«Бороться с ужасами может лишь дух… А дух есть музыка», — писал поэт и призывал слушать музыку революции. «Слушать ту великую музыку будущего, звуками которой наполнен воздух, и не выискивать отдельных визгливых и фальшивых нот в величественном реве и звоне Мирового оркестра».