Притча о встречном

Видимо, высокая музыкальность нашего языка, а стало быть, и поэзии нашей, приучила нас видеть поэзию лишь музыкально-организованной, в рифмах, ритмах, размерах, в определенных их чередованиях, в давних фольклорных — не канонах! — традициях. Поэзия наша всегда была народной в этом смысле. Не прижились у нас ни белые стихи, ни верлибры, ни противоестественные для нашего песенно-частушечного лада гекзаметры, ни многое прочее, не выверенное слухом, вкусом, душой народной!.. Между тем все жанры искусства и литературы жадно учатся друг у друга, с большей или меньшей интенсивностью передвигают «пограничные столбы» в соседние жанры, в соседние виды и роды искусства. Один из первых это сделал Виктор Шкловский — поэт во всем, что бы он ни писал! Один из первых, еще в далеких двадцатых, вероятно, потому, что был всегда близок поэтам и поэзии (достаточно вспомнить Маяковского), всегда был близок прозаикам, ищущим новые формы (а где их искать — осознанно или инстинктивно — как не у поэзии?), являющимся поэтами в прозе (достаточно вспомнить Тынянова и Олешу). И еще, вероятно, потому, что Шкловский — человек большой и разнообразной культуры — всегда был на гребне необщих литературных поисков в любом жанре, сохраняя всегда рыцарскую верность нашей классике!

Нам хочется привести здесь два отрывка, которые мы взяли без заданного выбора, без намерения во что бы то ни стало подкрепить ими свою мысль. Наоборот, отрывки взяты почти наугад из двух разных книг… Попытаемся уточнить — за Шкловского — его жанр.

«Так, значит, мало было того, что через столько морей, так, значит, мало того, что через столько земель прошло теченье наших лет. На новом берегу, где тянем невод наших дорог, и он все тяжелей, еще нам не хватало такого хора снегов, чтоб мы лишились даже своих следов… И по дорогам самой широкой страны расстелете ли вы во всю длину, во все значенье наши годы, о расточители — снега разлуки, жестокие снега в сердцах у женщин, где иссякает ожидание?»

«Знаки якоря напоминают о диалектике, о преодолении противоречий, в самой сущности искусства есть соединение уже пройденного и нового пути. Надо учиться понимать единичное как часть общего. Корабельную остановку как часть пути. В понятие якоря включить понятие весла и паруса.

Структура — выделенная часть движения. Движение — изменение состояний — переключает структуры. Искусство движется и стоит. Движение перед тобой в стихе, прозе, изображении. Движется, преодолевая противоречия. Создавая новое».

Первый отрывок — всемирно известного поэта. Второй — автора, которого называют как угодно, но так и не решились назвать поэтом. Первый отрывок из книги Сен-Жон Перса «Снега». Второй отрывок из книги Виктора Шкловского «Тетива»… Заметим, что у книги «Тетива» есть и другое название: «О несходстве сходного». Оба отрывка можно охарактеризовать как сходство кажущегося несхожего. Впрочем, одно из свойств поэзии проявлять себя в самых резких по самобытности формах! Будучи выражением живой мысли, поэзия вправе быть и «непонятной»!

Синкопический слог писателя не развлекает читателя, а заряжает его активностью. Разомкнутый, почти телеграфный, портативный слог писателя сообщителен и организующ — как та же телеграмма по высшему тарифу «молнии»!

Обычно куда больше говорится о влиянии поэзии на прозу, чем прозы на поэзию. Говорится о том, что больше наглядно, что лежит наверху. Надо помнить, что Шкловский когда-то начинал как исследователь поэтического языка и многое здесь передумал и постиг, прежде чем взялся за свою необычную прозу (которая все же родственно больше примыкает к поэзии!). Писатель словом своим борется с языком — как средством всеобщего. В этом нет парадокса. Ленин, конспектируя Гегеля, писал: «Подробно о том, что «вообще язык выражает в сущности лишь общее; но то, что мыслится, есть особенное, отдельное. Поэтому нельзя выразить в языке то, что мыслится».

Художественная литература — беспощадная война с «общим языком», который стремится явления и дела заменить динамичными стереотипами словесности. И Шкловский пишет: «Литература словесна, но в ней существует и борьба со словом, для восстановления действительности»… Иными словами — литература есть некая сверхзадача: художник слова стремится языком, которым «нельзя выразить, что мыслится», — все же выразить именно то, что мыслится! Нет другого средства, кроме общего языка, но средство это можно преобразить, то есть языку тут поневоле приходится стать художественным… Ведь поэзии, художественному слову ее, и присущи сверхзадачи: «И невозможное — возможно»…