Притча о встречном

Художник слова — и революция… Мы помним, как здесь подчас складывались сложнейшие, драматичные, даже трагедийные отношения… И все же каждый раз революцией явлены были, пожалуй, большая терпимость, большая готовность понять каждого художника, чем иные из художников это проявляли по отношению к ней. Может показаться, что речь идет о слишком размытом во времени и отвлеченном утверждении. Приведем факт, один из многих подобных ему, — и станет ясно, что речь как раз о более чем конкретных сущностях, весьма важных и поучительных, к которым возвращается и воображение, и чувство — уже поэтому незабываемых.

«Через неделю после Октябрьского переворота мы в Смольном от имени Всероссийского ЦИК пытались собрать всю тогдашнюю интеллигенцию Петрограда. Перед этим было много объявлений в газетах… Обращение было о том, что Советская власть призывает людей культуры и искусства прибыть в Смольный, предложить и провести ряд мероприятий, необходимых для молодой, только что возникшей власти… И вот в 7 часов вечера все, что представляло интеллигенцию Петрограда, состояло из пяти — семи человек, которые уместились на одном диване. Помню, там был Блок, Маяковский, Мейерхольд, Лариса Рейснер» (из воспоминаний одного организатора встречи, опубликованных в «Литературном наследстве»).

С точки зрения, скажем, иного матроса, из его революционного максимализма и рьяности настроения, все это было — «саботаж». Но саботаж — сознательное сопротивление, между ним и сотрудничеством, как мы знаем, есть и неполнота доверия, есть сомнения, есть непонимание творческим человеком своего места посреди небывалого исторического момента…

Мемуарист главным образом удручен «немассовостью», «количественным показателем». Но вряд ли это могло тут быть определяющим! Расплывчатое и вообще-то слово «интеллигенция» посреди бури Октября и вовсе теряло определенность. Что же касалось более определенного понятия — «поэзия» — мемуарист мог бы здесь испытать даже удовлетворение! Она была представлена с удивительной полнотой и бесспорностью! Блоком и Маяковским — первым как вершиной русской классической поэзии, вторым как зарядом новой русской — советской — поэзии. Удивительное двуединство — рождающее образ Поэта Революции — и чувство ее высокой миссии: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые!»

А проза, она — что же? — отсутствовала? Нет, присутствовала. Незримое присутствие здесь ощущаем Горького. Лишь болезнь или занятость другим важнейшим делом могли помешать Буревестнику революции присутствовать на этом собрании (исследователи здесь конечно же дадут точный ответ!). Более того — еще одна из ретроспекций из нашего читательского чувства — с Горьким рядом присутствует и Чехов! Кому же еще, как не ему, вершине классической прозы, с его последовательным демократизмом, с его подлинной народностью как в писательском облике личности, так и в самом творчестве!

Мы многое в жизни выверяем по нашей классике, по личности гениальных художников прошлого. Ретроспекции тут чувствуем порой как явь и действительность. Как, например, тот или другой художник принял бы революцию, как бы лично повел себя среди ее грозовой бури, постиг бы ее народный дух?..

Своей читательской, своей гражданской совестью, за двоих, по меньшей мере, художников слова, за писателя и поэта, каждый из которых гений, читатель из сегодня мог бы поручиться перед революцией — перед самой ее большевистской фазой! Кто-то, разумеется, так мог бы поступить в отношении других художников слова, исходя, главным образом, из своего личного читательского чувства. Говорю о некоем ретроспективном поручительстве, имея в виду не просто понятия «порядочность» и «лояльность», — нет, поручительство в чем-то более важном, в самом, так сказать, «потенциальном большевизме», в возможном близком его постижении на уровне собственной духовности, в возможности близкого искреннего сотрудничества с большевиками — как с самим народом, самой Россией!..

И что же здесь нам было порукой? Происхождение и классово-сословные убеждения? Гуманизм и демократизм? Дарование и ум? Сами по себе гениальные произведения и авторское по ним мировоззрение?..

Разумеется, и все это также. Но главным было именно наше читательское чувство, некое внутреннее знание именно этих авторов — художников!