Притча о встречном

Родина у Мастера — не во внешней обозначенности, не в назывной номинальности березовых рощиц и голубых ручьев, не в отвлеченном или дежурном упоминании соловья. Не просто она географическая реальность, а прежде всего реальность в жизни нашей нравственной традиции. Россия не просто поэтична внешне, внутренняя суть ее, природа духовности — поэзия! Она именно та Россия, о которой сказал Тютчев, что ее не дано постичь рассудочно, не дано измерить аршином всеобщности, но в которую «можно только верить»! Не такова ли и впрямь сама поэзия? Не это ли имел в виду и Пушкин, сказав о Татьяне — образе свободы и красоты, поэзии и любви, — «Татьяна (русская душою, сама не зная почему)»? Та же непостижимая для рассудка тайна — и на Татьяне. Как и на России, стране — избраннице судьбы, стране-призвания, стране-служения, поэтому стране «неблагополучной» в ее исторических — творческих и духовных судьбах!

Где подлинная поэзия, где ее призвание — там нет личного благополучия. Смыслом своих строк Тютчев не наложил табу на попытки постичь Россию. Он сам жаждет ее познать, но, как великий сын гармонии, он предупреждает нас, что эта задача не просто сложная, она творческая, решение ее требует беспрестанного труда мысли, души, активно созидающей веры! И прежде всего тут речь опять же не о внешнепоэтических проявлениях национального характера ее народа, а о народе-поэте с его трудным, одолевающим, творческим призванием — частью народного призвания — правды революции. Ведь поэзия неотделима от свободолюбия и правды, от подвига и красоты, от идеала и устремленности к счастью, наконец, от гуманизма и духовности.

Булгаков стремится понять Россию, понять именно творчески, как художник. Он стремится понять и те негармоничные силы хаоса, которые побеждает Россия в своей устремленности к гармоничной реализации своего призвания.

Булгаков, писатель с живым чувством художественной сущности России, и перед собой ставит задачу трудную, творчески одолевающую. Художник как бы выверяет свои моральные возможности. Ведь без высоких моральных качеств дарование художника превращается в абстракцию. Чем больше развита, значит, личность, чем больше ее моральный потенциал, тем меньше в ней эгоизма и страха — при всем благоговении перед тайнами жизни, перед гармонией всего сущего. В этом смысле каждый художник исполнен чувства предельного доверия к творчеству, чувства, которое сродни религиозному, с той лишь разницей, что не признает бога как личное начало, что чувство это активно в познании и преображении мира. Жизнь для такого художника не устрашающий фантом в своих вечных загадках, а нескончаемая активная удивленность перед длящимися тайнами духовного бытия. И он именно за нескончаемое чувство этой удивленности и против однозначных рационалистических «окончательных ясностей».

Таков и Мастер и его создатель. Мастер — историк, художник слова, он богато одаренная личность, он интеллигент, одержимый поиском и защитой истины, он кроме своего родного языка знает еще пять языков, он дорожит любовью как одной из высших ценностей жизни. Через живое чувство души родины он и приходит к Вечному Дому общечеловеческого, к бессмертию озаренной мысли, к слиянию жизни и вечности.

На этот же путь, отказавшись потом от бездомно-псевдонимного творчества, которое на деле не было осуществлением призвания, мучительными и окольными путями — «дьявольскими путями» — вернется и Иван Понырев.

Памятник Пушкину в начале романа, само имя Пушкина — здесь поэтому глубоко символичны. Для нравственных и творческих блужданий поэта Ивана Понырева — они подобно маяку негасимому во мраке гибельного штормового моря…

Повторим: тщета творчества при бездомности призвания, возвращение к народной традиции, затем обретение Вечного Дома бессмертного творчества — одна из главных тем романа. Без этого уточнения — бесцельно и формальное обозначение кого-либо одного, Мастера ли, Ивана ли, главным героем «Мастера и Маргариты»…