Притча о встречном

В стихотворении «Поэт и толпа» Пушкин пишет: «Не для житейского волненья, не для корысти, не для битв, мы рождены для вдохновенья, для звуков сладких и молитв»… Опять декларация пассивности поэзии? И как это похоже на «не может в душе не презирать людей»!.. Но ни той, ни этой декларации поэт не мог бы следовать, потому что был — поэтом! Но, может, и то и другое от человеческого начала, которому так трудно в призвании поэта?.. Разве не понимаем мы, как устал человек от долгой борьбы с чернью, с ее могучими институтами, учреждениями, всем аппаратом слежки и насилия!.. Но и поэта нужно понять, что конечно же труднее, ведь и человек и поэт одна и та же гениальная личность, страдающая, борющаяся. Человек, увы, не вечен — вечна поэзия и ее подтекст, у нее тайнопись, которую нужно уметь читать нам, потомкам, — нам, собственно, и адресует самое заветное, самое сокровенное поэт, он верит, что будет понят верно и в этой тайнописи!.. Ведь это царю и Бенкендорфу, которые умели читать поэзию по-жандармски, и говорится — для отвода глаз, после того как в стихотворении «Поэт и толпа» уже сказалось главное, что поэта не может понять «хладный», «надменный», «непосвященный», «бессмысленный» народ (читай — «чернь»), что чернь «малодушна», «коварна», «бесстыдна», «неблагодарна», «сердцем хладные скопцы, клеветники, рабы, глупцы», — уже сказалось самое главное, что самодержавие — враг труда, что труд сметают как сор с улиц, лишь после всего этого говорится той же черни, во главе с царем и Бенкендорфом, то, что они в состоянии понять: «Не для житейского волненья, не для корысти, не для битв, мы рождены для вдохновений, для звуков сладких и молитв»…

Само содержание стихотворения показывает, как далек на деле статус поэта от «звуков сладких и молитв»!.. Здесь яростный, непримиримый спор поэта и черни, и ей воздано вполне по заслугам; ей «бы пользы — все — на вес», божественного изваяния ей дороже «печной горшок», главное, она — кто «в разврате каменеет смело», «с улиц шумных сметает сор — полезный труд»!.. Царь и его приспешники — как враги труда! К этой четкой формуле Пушкин приходит не сразу. В оде «Вольность» Павел I — «увенчанный злодей» и Калигула, потом Калигулой будет назван и Александр I — царь-отцеубийца… Правление в России поэт назовет «самовластием, ограниченным удавкою». В числе прочих тиранов — в «Вольности», как мы помним, попадает и Наполеону, который у поэта и «самовластительный злодей», и «ужас мира, стыд природы, упрек ты богу на земле»…

Но менее всего Пушкину удавалось «презирать в душе» царя Николая I, сменившего на троне Александра I, ознаменовавшего вступление на трон жестокой расправой с декабристами, первоочередной задачей ставившими в своих программных документах уничтожение крепостного права, то есть освобождение труда в современном им понимании.

Ведь еще за три года до «Поэта и толпы», сразу после «Андрея Шенье», на полях этого стихотворения Пушкиным написано «Заступникам кнута и плети». В двадцать пятом году, догадываясь о тайном обществе, исполненный упования на него (еще до декабря и жестокой расправы) Пушкин, полный гнева и сарказма, клянется в торжественный момент народного суда над всеми «защитниками кнута и плети»:

За ваше здравие и славу
Влетит царю мой первый кнут!

Первый поэт России в изгнании вправе был надеяться на честь первого кнута царю!.. В сущности, его слово было этим первым кнутом…

Кстати сказать — и в «Андрее Шенье» (несмотря на то что Пушкин и осудил в поэте его роялистские настроения и выпады против Робеспьера) французскому поэту воздано за то, что «Твой бич настигнул их, казнил сих палачей самодержавных»!

Слово Пушкина всюду вершит суд: над защитниками кнута, над врагами труда!

Приход на трон Николая I для Пушкина ознаменовал самое тяжелое время в жизни и творчестве. Слежка и травля на каждом шагу — царская, жандармская, цензорская, со стороны светски-холопской черни, со стороны газетно-журнальной угоднической черни… Ссылка в далекое Михайловское могла бы теперь показаться свободой в сравнении с видимостью свободы в новой ссылке — приближением к трону. Гнет, общее подавление мысли, безвременье после разгрома царем декабризма, тяжелые семейные обстоятельства, надежда на облегчение царем судьбы ссыльных декабристов, опасение репрессий для немногих друзей на свободе — все это побуждало поэта к воздержанности от выпадов непосредственно против царя Николая I. И это вполне справедливо отмечается исследователями. Но вряд ли есть основание к изображению этого как примирение поэта и царя: поэзии и власти! Пусть и осыпал поэта своими милостями царь, разрешил пользоваться закрытыми архивами, одалживал деньги из казны (в том числе и такими «милостями», как позорящее имя и честь поэта камер-юнкерство, запрет без ведома жандармского отлучиться из столицы и т. п.).