Пристрастие к смерти

Шум вокруг усилился. Узкий проход был забит людьми, которым требовалось срочно позвонить перед отъездом. Она чувствовала, как ее толкали со всех сторон. На фоне беспрерывного топота ног и сиплой, нечленораздельной «литании» вокзального диктора все громче становился людской гомон. Она склонила голову поближе к трубке и проговорила прямо в микрофон:

– Полиция не считает, что это самоубийство.

На другом конце провода наступило молчание. Учитывая царящий вокруг шум, Сара решилась повторить громче:

– Айвор, полиция не считает…

– Я тебя слышал, – перебил он. – Послушай, оставайся на месте. Я сейчас приеду. У нас будет всего полчаса, но ты права – нам надо поговорить. И не волнуйся, я буду рядом с тобой, когда они к тебе завтра приедут. Важно, чтобы ты встретилась с ними не один на один. И еще, Сара…

– Да, я слушаю.

– Весь вчерашний вечер мы провели вместе, начиная с шести часов, когда я приехал после работы. И всю ночь были вместе. Ужинали дома. Запомни хорошенько. Сосредоточься на этом прямо сейчас. И оставайся на месте. Я буду там минут через сорок.

Она положила трубку и несколько секунд простояла неподвижно, припав лбом к холодному металлу таксофона. Раздраженный женский голос вернул ее к действительности:

– Извините, но некоторые здесь опаздывают на поезд. – И Сару вытолкали из кабинки. Она с трудом пробилась к выходу из вестибюля и прислонилась к стене. Слабость и тошнота волнами накатывали на нее, и после каждого такого прилива она чувствовала себя все более несчастной, негде было присесть, уединиться, побыть в покое. Можно было пойти в кафетерий, но что, если Айвор приедет раньше? Похоже, она теряла ориентацию как в пространстве, так и во времени. Он сказал: «Оставайся на месте», и она не смела его ослушаться. Откинувшись назад, Сара закрыла глаза. Теперь ей придется ему повиноваться, полагаться на его силу, делать то, что он скажет. Никого другого у нее не было.

Он даже не выразил сожаления по поводу смерти ее отца, но он и не сожалел и не ожидал, что она станет сожалеть. Он всегда был несентиментален до грубости и называл это честностью. Интересно, что бы он сделал, если бы она сказала: «Он был моим отцом, и он мертв. Когда-то я его любила. Мне нужно его оплакать, ради самой себя. Мне нужно, чтобы кто-то меня утешил. Я растеряна, испугана. Мне нужно, чтобы ты меня обнял, сказал, что я не виновата»? Марширующие полчища текли мимо нее – фаланги людей с напряженными серыми лицами, с устремленными прямо перед собой взглядами. Они напоминали поток беженцев из города, подвергшегося нападению, или отступающую армию, пока еще подчиняющуюся дисциплине, но пребывающую на опасной грани паники. Снова закрыв глаза, Сара погрузилась в этот нескончаемый топот и вдруг оказалась на другой станции, в другой толпе. Ей было шесть лет, станция называлась Виктория. Что они там делали, она и отец? Может быть, встречали бабушку, возвращавшуюся сначала по суше, потом по морю из своего дома, стоявшего на высоком берегу Сены в Лес-Андели? На какой-то миг толпа разлучила их с отцом. Он остановился поздороваться со знакомым, а она, тут же выдернув руку, побежала посмотреть на красочный плакат с видом приморского города. Оглянувшись, она запаниковала: отца нигде не было. Она осталась одна, нескончаемый лес страшных топающих ног, из которого, казалось, не было выхода, напугал ее. Это длилось всего несколько секунд, но пережитый ею ужас оказался так силен, что даже сейчас, восемнадцать лет спустя, вспоминая об этом, она чувствовала себя такой же потерянной и ее охватывало такое же беспросветное отчаяние. Но вот уже он широким шагом идет ей навстречу, полы длинного твидового пальто развеваются на ходу, он улыбается – ее отец, ее защита, ее божество. Без слез, но все еще дрожа от ужаса и одновременно от облегчения, она подбежала к нему, кинулась в его распахнутые объятия, услышала голос: «Все хорошо, моя милая, все хорошо, все хорошо» – и ощутила, как дрожь проходит и тело успокаивается в его сильных руках.

Сара открыла глаза, сморгнула жгучие слезы и увидела, как на фоне отхлынувшей и потускневшей серо-черной массы марширующей армии разрозненные вспышки ярких цветов сложились в мимолетный узор калейдоскопа. Ей казалось, что эти топающие ноги шагают по ней, проходят сквозь нее, что она стала невидимкой, хрупкой пустой раковиной. Но вдруг толпа расступилась, и появился он: все в том же твидовом пальто он шел к ней и улыбался. Она с трудом сдержалась, чтобы не крикнуть: «Папочка, папочка!» – и не броситься ему на шею. Но галлюцинация быстро рассеялась. Это был не ее отец, а спешащий куда-то прохожий с кейсом в руке; мужчина с рассеянным интересом скользнул глазами по ее исполненному мольбы и надежды лицу, по простертым к нему рукам, потом взгляд его словно бы прошел сквозь нее, и вот уже след мужчины простыл. Сара в испуге и смущении отпрянула назад, еще сильнее вжалась в стену и приготовилась к долгому терпеливому ожиданию Айвора.

5