Пристрастие к смерти

– Ты понятия не имеешь, что такое полицейский – любой. Ваша, либералов из среднего класса, беда в том, что вы приучены видеть в них союзников. Вы никогда не примете правду о них. Просто не можете. Для вас они всегда некто вроде доброго дядюшки сержанта Диксона, почтительно берущего под козырек и сообщающего детям, который час. Так тебя воспитывали. «Если попадешь в беду, дорогая, если к тебе подойдет плохой дядя и станет показывать что-то нехорошее, немедленно зови полицейского!» Послушай, Дэлглиш знает о твоих политических взглядах, знает о наследстве, знает, что твой любовник – правоверный марксист, которому может захотеться наложить руку на деньги из лучших или худших побуждений. Таким образом, есть мотив и есть подозреваемый, очень подходящий, с его точки зрения, подозреваемый, именно такой, о каком мечтает его учреждение. А потому он может опуститься даже до фабрикации улик.

– Ты сам не веришь в то, что говоришь.

– Ради Христа, Сара, известны прецеденты. Не могла же ты прожить двадцать с лишним лет с закрытыми глазами. Твоя бабка предпочитает верить, что ее сын не был ни убийцей, ни самоубийцей. Ее можно понять. Однако она способна убедить полицейских действовать в соответствии с ее фантазиями. Пусть она и близка к старческому слабоумию, но такие старухи имеют колоссальное влияние. Только ей не удастся сделать из меня жертвенного барана и принести на алтарь семейной гордости Бероунов. Есть лишь один способ вести себя с полицией – не говорить им ничего, ничего! Пусть ублюдки сами потрудятся. Пусть отрабатывают свои исключительные пенсии.

– Надеюсь, если до этого дойдет, ты позволишь мне рассказать им, где я действительно была во вторник вечером?

– До чего – до этого? О чем ты говоришь?

– Если меня действительно арестуют.

– За то, что ты перерезала горло собственному отцу? Вообще-то, если подумать, это могла сделать и женщина. Чтобы полоснуть по шее острой бритвой, особой силы не требуется – только полнейшее хладнокровие. И это должна была быть женщина, которой он доверял, – только такая могла подойти к нему достаточно близко. Это же объяснило бы, почему не было никакой борьбы.

– Откуда ты знаешь, что борьбы не было, Айвор?

– Если бы была, пресса и полиция не стали бы скрывать. Это было бы одним из самых убедительных свидетельств того, что произошло отнюдь не самоубийство. Ты же знаешь, как они обычно пишут: «Сэр Пол отчаянно боролся за жизнь. В комнате царил полный беспорядок». Твой отец убил себя сам, но это вовсе не означает, что полицейские не используют его смерть, чтобы всем досаждать.

– Предположим, я решу рассказать.

– Рассказать – что? Сообщить клички одиннадцати человек, чьих адресов и даже настоящих имен ты не знаешь? Дать адрес загородного дома, где они не найдут ничего инкриминирующего? Когда полицейский офицер ступит на порог явочной квартиры, ячейка будет уже давно распущена, переформирована и переброшена в другое место. Мы не дураки. Для предателей у нас есть своя процедура.

– Какая процедура? Бросите меня в Темзу? Перережете мне горло?

Она заметила удивление в его взгляде. Показалось ей или в нем действительно промелькнуло уважение? Однако сказал он лишь:

– Не будь смешной, – а затем, поднявшись с дивана, направился к выходу.

Но ей было необходимо кое-что у него спросить. Сначала она испугалась, и страх еще не прошел, но, наверное, пора было начать проявлять хоть какую-то храбрость.

– Айвор, – окликнула она его, – где ты был во вторник вечером? Прежде ты никогда не опаздывал на собрания ячейки, всегда приходил первым. Но в тот вечер явился только в десять минут десятого.

– Я был с Корой в книжном магазине, и в метро случился затор. Я ведь тогда же все объяснил. Не был я в церкви Святого Матфея и не перерезал горло твоему отцу, если ты это подразумеваешь. И до того как полиция вынуждена будет признать, что он покончил с собой, нам лучше не встречаться. Связаться со мной можно обычным способом.

– А как же полиция? Что, если они снова придут?

– Непременно придут. Держись нашего алиби и не старайся быть умной. Не надо ничего расписывать. Мы были здесь с шести вечера всю ночь. Ели грибной пирог, выпили бутылку рислинга. Единственное, что тебе нужно, – это помнить, что мы делали вечером в воскресенье, и перенести это на вечер вторника. Не думай, что ты оказываешь большую услугу мне, – защищать тебе нужно себя самое.

И, не прикоснувшись к ней, он ушел. Значит, вот как кончается любовь, устало подумала Сара, – лязгом железной двери и скрежетом спускающегося лифта, медленно уносящего возлюбленного из ее жизни.

Книга четвертая Уловки и желания

1