Пришелец

Норман повернул голову в ту сторону, куда указывал падре, и прислушался, прижав к уху сложенные раковиной ладони. Сперва его слух не выделял из лесного шума ничего необычного, но вскоре неподалеку раздался сухой костяной щелчок треснувшего сучка и легкий шорох палой листвы, потревоженной чьей-то неосторожной ступней. Гардары тоже услыхали эти звуки и припали к толстым сучьям, просунув сквозь листву пистолетные стволы. Но шорох не повторился, а вместо него чуть ниже по течению послышался тихий всплеск, напомнивший Норману звук спускаемого по доске покойника. Падре тоже услышал этот звук и, повернув голову, стал пристально всматриваться в просветы между свисающими до самой воды ветками. Но блестящая под солнцем поверхность реки оставалась неподвижной, и лишь слабое течение медленно несло по водной глади сухой неразличимый мусор. Эта тишина показалась Норману подозрительной, и тут, словно в подтверждение его тревоги, у противоположного берега реки едва приметно дрогнули стебли осоки и из воды показался круглый черный предмет, оказавшийся человеческой головой. Следом потянулись облепленные водорослями плечи, и вскоре на прибрежную полосу твердым тяжелым шагом поднялся Гуса, несколько раз обкрученный лианой вокруг талии. Он медленно повернулся лицом к реке и, не сводя с противоположного берега мертвого остекленевшего взгляда, стал мерными движениями выбирать лиану из воды. Вскоре она поднялась и тугой струной протянулась над поверхностью воды, соединив оба берега реки подобно тетиве, стягивающей концы упругого боевого лука. Норман оцепенело следил за движениями черного великана до тех пор, пока лиана не вздрогнула, прошив речную гладь частой строчкой сверкающих капель, и не провисла под еще невидимой путникам тяжестью. Но разрешение этой загадки не заставило себя долго ждать: в просветах между ветками мелькнула голень, оплетенная ожерельями из человеческих зубов и хрупких птичьих черепов, и вскоре путники увидели шамана. Он легко скользил над рекой, ощупывая босыми ступнями мокрую лиану и вибрируя в воздухе длинным гибким шестом. Мишень была прекрасная, и Норман готов был поставить один против ста, что пристрелит колдуна с первого выстрела. Он уже потянул из-за кушака пистолет, но в последний миг встретился глазами со священником.

— Ни в коем случае! — почти беззвучно, одними губами прошептал тот. — Большие Игры! Мы не должны нарушать Закон!

В преддверии Больших Игр Город жил на счет казны. Игроки, прибывавшие с посольствами, с утра рассаживались на паперти многоколонного Храма, покрывавшего центральную площадь густой прохладной тенью, и когда молодые служительницы выходили к ним, запускали руки под их прозрачные покровы, находя в потаенных местах подвешенные мешочки с золотыми монетами. Одного мешочка вполне хватало на то, чтобы к вечеру игрок еле стоял на ногах от выпитого за день вина, а кроме того, мог оплатить грубые, но весьма опытные и действенные ласки какой-нибудь из бывших весталок, изнывающих от жары и скуки в своих камышовых клетушках. Под утро, когда Город погружался в тяжелый бредовый сон, сборщики податей с факелами обходили эти клетушки и кабаки, с тихим звоном вытряхивая в мешки содержимое выставленных на мостовую пустых глиняных фигурок Иц-Дзамна, неистощимого в своих милостях. Собранные монетки доставлялись в Храм, где молодые служительницы быстро пересчитывали их и рассыпали по кожаным мешочкам на длинных волокнистых поясках, мягко охватывающих бедра и распускающихся от легкого прикосновения к мешочку дрожащей с похмелья руки. Закон гласил: во время Больших Игр количество обращающихся в руках монет должно быть неизменно! Это означало, что все розданные утром на паперти деньги к исходу ночи вновь доставлялись в Храм, и если при пересчете недоставало даже одной монетки, то допустившая небрежность весталка или хозяин кабака по прошествии Игр лишались своего промысла и отправлялись либо на заготовки сладкого тростника, либо в каменоломни. Иногда случалось и так, что какой-нибудь из игроков по пьяной рассеянности терял одну-две монетки в складках мешочка, что и обнаруживалось на утренней паперти в тот момент, когда игрок вручал молодой служительнице пустой мешочек взамен полного. Впрочем, такие случаи были достаточно редки, но всеведающий Закон все же не только предусматривал их, но и определял наказание для виновника. Нерадивого игрока возводили на вершину Огнедышащей Горы, накладывали на закрытые глаза золотые монетки, прижимая их к опущенным векам повязкой из сброшенной кожи гремучника, подводили к самому краю кратера и отступали назад, оставляя ослепленного преступника над жаркой клокочущей бездной.

— Ослепленный золотом, ступай! — страшно кричал ему в спину Толкователь Снов, сложив раковиной сухие бурые ладони и изо всех сил раздувая лиловые вены на жилистой шее.

Ослепленный широко разводил руки, покачиваясь в струистом палевом тумане, делал робкий предсмертный шаг, оступался и, переломившись в пояснице, исчезал за зубчатым венцом кратера.