Пришелец

Я краем глаза увидел в оконном проеме слабый розоватый свет зари, и тут только до меня дошло, что со времени нашего вступления под кров этого замка прошло чуть больше суток. Но за это время случилось так много всяческих событий, что их вполне могло бы хватить на целую жизнь. А Хельда ласкала меня все жарче и настойчивей, изящно копируя позу, изображенную на одном из настенных ковров, и я чувствовал, как мое тело невольно охватывает плавно восходящий смерч разгорающегося желания. Откуда-то снизу из-под пола доносился слабый железный лязг; там, по-видимому, разбирали и чистили, готовя их в дело, доспехи, но эти мужественные звуки вскоре потонули в томных, протяжных стонах Хельды, жарком шорохе мнущегося шелка и ритмичном скрипе пластин из китового уса, составлявших упругий каркас перины. Утренняя свежесть, хлынувшая в оконный проем сквозь сетчатый нефритовый покров виноградных листьев, приятно холодила мое потное, разгоряченное тело, а когда наши взаимные ласки достигли своего наивысшего предела и из уст Хельды вырвался протяжный торжествующий вопль утоленного желания, я в последнем содрогании вдруг ощутил чувство полного слияния с некой высшей непостижимой Сущностью, с холодным и даже несколько брезгливым любопытством взиравшей сквозь мои глазницы на клочок вещественного мира, доступный моему зрению. Затем перина стала как будто засасывать меня, оборачивая приятно расслабленное тело влажными шелковыми складками. Хельда откинула голову, обшарила руками пространство вокруг себя и, отыскав сброшенную мантию, завернулась в нее и легла рядом, положив голову мне на грудь. Мы провалились в долгий, глубокий, омутно-черный сон, порой перемежавшийся яркими краткими вспышками страсти, последовательно принимавшей плотские образы нашего настенного путеводителя по любовному серпантину. Когда же Хельде начинало казаться, что я недостаточно тонко и понятливо отвечаю на ее ласки, она спрыгивала с постели, набрасывала мантию, хватала со стены хлыст и принималась подстегивать мой пыл, в кровь полосуя мне плечи и спину. Иногда перед нашим ложем словно по волшебству возникал изящно, но не слишком обильно накрытый стол, и мы принимались наспех утолять жгучий голод фруктами и кусками жареной дичи, приправляя их возбуждающими пряностями и запивая терпкими прохладными винами из пахнущих землей кувшинов. Порой у меня возникало такое чувство, будто стремительный поток времени, грубо исторгающий всех нас из материнского лона и насквозь пропитывающий нашу тленную плоть за те мгновения вечности, что мы привыкли называть годами нашей жизни, по прихоти провидения вовлек нас в узкую, достигающую до самого дна воронку, выстлав ее горловину картинами всех соблазнов и искушений, какие только представлялись человеку со времен его сотворения. При этом все очарование падения заключалось в том, что каждый раз, когда мои силы представлялись истощенными до последнего предела, Хельда брала горящую ароматную курильницу, отыскивала среди ворсистой ковровой вязи некую новую подробность или деталь уже пройденного нами пути, возвращалась в мои объятия и, бегло играя подушечками пальцев и кончиками ногтей на чувствительных точках моего тела, вновь обращала его в гибкий и послушный инструмент, исторгающий волнующие трепетные звуки торжествующей плоти. И вдруг все стихло, и я словно в полудреме ощутил миг наступления этой пустой беспредельной тишины, разливавшейся в розоватом сумраке, изнутри выстилавшем мои полуприкрытые веки. Я открыл глаза и увидел Хельду. Она стояла у окна, набросив на плечи длинную накидку из бархатистых шкурок выхухоли, и сквозь густой переплет виноградных лоз смотрела в сторону восходящего солнца. Я тихо окликнул ее, но она даже не шевельнулась, словно завороженная открывшейся перед ее глазами картиной. Тогда я встал, подошел к ней и увидел, что ее неподвижный взгляд устремлен на далекую маленькую группу белых всадников, неторопливо спускавшихся по каменистому склону противоположной горы в сопровождении оруженосцев на темных низкорослых лошадках. Почувствовав мое присутствие, Хельда повернула голову и посмотрела в мои глаза тревожным, влюбленным и в то же время повелительным взглядом, значение которого не нуждалось в словесном истолковании. В ответ я молча снял со стены арбалет, наложил стрелу и, раздвинув наконечником виноградные листья, пустил ее в направлении кавалькады. Всадники остановились, и пока они в замешательстве топтались на месте, Хельда взрезала вену, растянула на полу белую шелковую простыню, сорванную с нашего ложа, и, начертав на ней огромный кровавый крест, вытолкнула в окно скомканное полотнище, держа его за два угла. Мои сборы были недолги, тем более что в зале оставался один свободный, богато изукрашенный доспех, принадлежавший, как мне сказали, тому рыцарю, чей прикованный скелет мы нашли в одном из подземных казематов. На прощание Хельда сказала мне, что у нее, кажется, будет ребенок, и спросила, кого бы я хотел: мальчика или девочку? Я сказал, что мне все равно, поцеловал ее, склонившись с седла, и, дав шпоры коню, поскакал догонять кавалькаду.