Пришелец

— Этим всем занималась Хельда, — продолжал падре, — хозяин — туй, по-местному, — был стар, и если и призывал женщин на свою широкую, расшитую шелком и золотом тахту, то лишь затем, чтобы они в холодные ночи согревали его дряхлеющее, остывающее, как у степного ящера, тело… К тому же он был подслеповат, глуховат, и потому Хельде без всяких подозрений удавалось за нитку бисера подложить ему в постель любую из его полутора сотен наложниц, разумеется, кроме совсем одряхлевших морщинистых старух на тот случай, если повелителя одолеют воспоминания и он от бессонницы вздумает немного поблудить своими подагрическими ручонками… Оставались еще евнухи, стража, но с ними Хельда рассчитывалась по их потребностям и возможностям, и я не виню ее за это, тем более что за две ночи до нашего бегства она так уморила стражей винного погреба, что те даже и не заметили, как она проникла в хранилище и подмешала сонный порошок в несколько кувшинов, очередь до которых должна была дойти в ближайшее время. И потому в ночь побега весь улус был охвачен таким глубоким сном, что нам с Хельдой удалось не только незамеченными выбраться за его пределы, но и увести двух старых кляч, выщипывавших жесткую травку на истоптанном копытами выгоне. Уйти на этих одрах далеко нам, конечно, не удалось, но мне это было уже и не нужно. Сальная колодка не сжимала мою шею, не давила на плечи, мои руки и ноги были свободны, и этого было довольно, чтобы достойно встретить посланную за нами погоню. Да и какая это была погоня: три всадника на низкорослых мохнатых лошаденках, решивших, видно, издалека утыкать стрелами вонючего, но слишком резвого даунта, а потом вознаградить себя за труды, позабавившись с Хельдой. Я успел подумать обо всем этом, едва заметив на горизонте три черные точки, окруженные размытыми коконами сухой степной пыли. Далее все шло так, как я и рассчитывал: настигающий топот копыт, всхлипывающий посвист подлетающей стрелы… В последний миг я резко отклонился вбок, а когда стрела навылет пробила шею моего коня, рухнул вместе с ним и неподвижно затаился за его тушей, все еще перебиравшей в воздухе сбитыми неподкованными копытами. Ждать пришлось недолго, какие-то минуты, достаточные для того, чтобы лучник спешился и подскочил к моему издыхающему коню, выдергивая из-за пояса длинный охотничий нож для прикалывания крупной дичи. Я не знаю, зачем он это сделал: хотел ли завладеть конской шкурой, уступив очередь к Хельде своим товарищам? приколоть меня, заметив хоть ничтожные признаки жизни в моем иссохшем, изрубленном плетьми надсмотрщиков теле? — не знаю. Но стоило лучнику приблизиться и наклониться, как я изогнулся, выбросил вверх обе ноги и, захватив лодыжками его шею, рывком переломил ему шейные позвонки. Двое других ничего не заметили, увлеченные даже не погоней, а скорее игрой с заведомо обреченной жертвой, то настигая и подхлестывая кнутами измученную клячу Хельды, то нарочито отставая и вдруг вихрями налетая с обеих сторон и короткими дротиками срывая с всадницы клочки разноцветных одежд и нашитые на них монетки. Оба были настолько опьянены этой игрой и предвкушением сладости безнаказанного наслаждения, что когда один из них вдруг на всем скаку раскинул руки и стал заваливаться набок, уронив под копыта лошади свой дротик с клочком шелка на острие, другой даже не придержал коня и лишь расхохотался, приняв мгновенную смерть приятеля за ловкую и удачную шутку. Впрочем, смеялся он недолго. Не успел я достать из колчана вторую стрелу, чтобы на всем скаку вогнать ее в расшитый халат между лопатками последнего преследователя, как его рука вдруг выпустила кнутовище, а сам всадник скрючился в седле и свалился в пыль вместе со своим конем, запутавшимся в петлях длинного прочного кнута. Когда я на косматой лошаденке подскакал к Хельде, ее загнанная кляча шумно хрипела и тяжело вздымала темные от пота бока, а сама всадница старалась привести в порядок истерзанные в клочья одеяния. Я кое-как, где жестами, где звуками, дал ей понять, что теперь она может сменить не только одежду, но и коня, и вскоре, облачившись в халаты наших преследователей и оседлав их коней, мы тронулись дальше. Когда мы расположились на первый ночлег и разожгли костер, мне в голову полезли всякие игривые фантазии, но Хельда, уже откинувшая с лица черную кисею, по-видимому, не склонна была поощрять их. К тому же той жалкой влаги, что оставалась в кожаных поясных флягах наших преследователей едва хватило на утоление жажды, а о том, чтобы смыть с меня вонючую полугодовую коросту, оставалось лишь мечтать. Кроме того, моя прекрасная спутница не расставалась с изящным небольшим кинжальчиком, уже вкусившим распаленной похотливым воображением крови последнего из наших преследователей, но это как раз меня бы не остановило. Стреножив с помощью пояса халата копыта своего жеребца, Хельда вернулась к костру, распахнула халат и, слегка надрезав кинжальчиком кожу на груди, передала клинок мне и жестом приказала сделать то же самое. Остальное было понятно без всяких слов: смешав нашу кровь, мы стали братом и сестрой и безмолвно поклялись перед затухающим костром умереть в один и тот же день, что бы с нами ни случилось…