Пришелец

— Жалуетесь на память, — задумчиво проговорил падре, носком башмака подталкивая в костер откатившуюся головешку, — напрасно… Вы еще не знаете, как людей лишают памяти, как заставляют забыть обо всем, кроме мучительной боли, пронизывающей весь мозг от темени до затылочного позвонка… Как человека обривают наголо и натягивают ему на голову сырой, покрытый кровавыми колтунами скальп, снятый с убитого в схватке товарища… Впрочем, все это было так давно, что порой мне начинает казаться, что это не мое прошлое, а всего лишь длинный цветной сон, когда-то приснившийся мне в монастырской келье: Совет труверов на ветреном каменистом островке под стук лодейных днищ о скользкие прибрежные валуны, бородатый клингер, долотом выбивающий на скале решение об изгнании, прямые паруса, один за другим ныряющие за ослепительно белую черту горизонта — одна картина, за ней другая, потом третья… Я месяц питался одним мхом и сырыми моллюсками, ползая среди водорослей в полосе отлива и разбивая камнем найденные раковины. Порой удавалось поймать маленького краба, рыбку, морскую звезду, а один раз, после урагана, я нашел в камнях мертвую чайку, чье мясо было жестким, как ивовая кора, и страшно воняло рыбой… Но тем же ураганом к островку прибило ладью с такими же бедолагами, как я. Никакой вины за ними не было, если не считать виной позднее рождение, — младшие сыновья, оставшиеся без земельного надела!.. Им, впрочем, повезло больше, чем мне: община построила им большую ладью, дала старые сети и кое-какое оружие. Вначале они как будто не хотели меня брать, и даже отошли вечером подальше от берега, чтобы за ночь выспаться и уже утром решить, что со мной делать, но, когда я в темноте вплавь добрался до ладьи, по якорному канату вскарабкался на борт и придушил уснувшего караульного, они приняли меня к себе. Мы снялись с якоря и поплыли куда глаза глядят, а глаза глядели на солнце в его верхней точке, и руки сами собой направляли ладью так, чтобы вырубленная на ее носу голова дракона все время, даже когда солнце заваливалось за выпуклую дугу горизонта, смотрела своими пустыми деревянными гляделками в эту самую точку… Что влекло нас туда, я не знаю, но мы все плыли и плыли, приставая к безлюдным берегам и островкам, пока не вошли в широкую спокойную реку, по берегам которой кое-где виднелись темные, крытые камышом срубы. В них обитали желтоволосые низкорослые люди с плоскими мутноглазыми лицами. С виду они казались вялыми и медлительными, но, когда я увидел, как один из них ножом зарезал медведя, разорявшего пчелиную борть, я понял, что внешность бывает обманчива. А когда они не захотели даром отдать часть своих запасов, нам пришлось взяться за мечи и копья, и это была одна из самых кровавых и жестоких схваток, в которых мне приходилось участвовать… После того как мои новые товарищи увидели меня в деле, они избрали меня рорегом, что на их диалекте означало «сайкол». Эти парни были славными гребцами и морскими охотниками, ходившими с гарпунами даже на китов, но ремесло воина требует других навыков, и потому мне пришлось на целых полгода прервать наше плавание, разбить лагерь в лесу неподалеку от берега и заняться обучением своего маленького отряда. Дело, правда, продвигалось столь успешно, что когда по прошествии этого срока из-за утеса показалась целая речная флотилия, состоявшая из пяти широких плоскодонных парусников, приспособленных исключительно для речных передвижений, наша ладья подрезала нос флагманскому кораблю, а мои парни в мгновение ока облепили его правый борт и перебили полкоманды тяжелыми сучковатыми дубинами. Мы могли, разумеется, закрепить этот успех, воспользовавшись растерянностью противника, но я решил не горячиться и, взяв в заложники предводителей похода, приказал остальным кораблям пристать к противоположному берегу. Заложники держались довольно спокойно, полагая, что мы не станем ввязываться в большую свару, а просто потребуем выкуп, но когда я, как мог, объяснил им, что мы хотим добраться до тех благословенных земель, что лежат под самым солнцем, необыкновенно оживились и даже как будто обрадовались. Их ответ был такой: мы плывем как раз туда, куда вы стремитесь, а потому согласны не только показать вам путь, но и принять вас на службу и платить каждому по его заслугам. Я никогда не охранял караваны, но мой старший брат, подчинившийся решению Совета, рассказывал мне, что это дело довольно прибыльное, но чреватое всякими неожиданностями и даже прямыми подлостями, такими, скажем, как продажа в рабство по прибытии на место. Но выбора у нас не было, и если я и не сразу дал свое согласие, отложив окончательный ответ до утра, то это было не более чем тактическая уловка. Мне хотелось понять, насколько они спешат, и когда наутро предводители выставили перед каждым из моих молодцев по столбику серебра, а мне преподнесли меч, выкованный из железного бруска, три сотни лет пролежавшего в болоте, я понял, что мы нужны им не меньше, чем они нам. Правда, мои парни больше понаслышке знали о том, что на свете существует такая штука, как деньги, но, когда к вечеру караванные купцы выманили у них все серебро в обмен на вышитые холщовые рубахи и наручные браслеты из полированной меди, они быстро сообразили, что к чему, и с тех пор только и ждали, когда в борт воткнется оперенная стрела каких-нибудь береговых кочевников, кормящихся грабежом и разбоем. И надо сказать, что скучать подолгу нам не приходилось: были и стрелы, и бревенчатые завалы среди каменных клыков, рвущих зеленоватую стремнину в кипящие пенистые клочья, когда нам приходилось вынимать мачты из гнезд и на валках перетаскивать наши суда по берегу, отбиваясь от бешеных наскоков лесных разбойников. После порогов река замедлила свой бег и с каждым днем стала все дальше и дальше разводить по сторонам свои угрюмые лесистые берега. И вот как-то после полудня мы увидели впереди ослепительно белые стены и башни.