Пришелец

Порой падре отрывался от работы и, подняв голову, наблюдал за отходящими ко сну людьми. Он видел, как некоторые молились перед маленькими нагрудными иконками, подвесив их на кол в изголовье ложа и высветив лик богоматери панцирями ночных светляков, собранными в створку прибрежной раковины; видел, как призрачная серая тень Нормана движется вдоль бревенчатой стены по плоской вершине вала, краткими жестами и кивками головы объясняясь с выставленными на ночь дозорными; видел, как Бэрг сдержанно прощается с Тингой и выскальзывает из-под полога, оставляя подругу на попечение Эрниха.

После того случая, когда юный охотник и Тинга до полуночи просидели возле спящего Эрниха, отгоняя от него назойливую мошкару, эти трое сделались почти неразлучны. Вначале Эрних помогал Бэргу и Тинге объясняться друг с другом, порой исправлял в переводе рвущиеся с языка Бэрга неловкие или слишком прямые выражения страсти, потом стал помогать более понятливой Тинге усваивать кеттские слова и обороты. Впрочем, языки двух издавна соседствующих племен отличались не очень сильно, так что по прошествии пяти-шести дней Тинга и Бэрг уже вполне сносно понимали друг друга без переводчика. Но к этому времени они успели настолько сработаться, вместе обдирая кору со стволов и помогая Эрниху ворочать тяжелые бревна, устанавливая их в удобном для раскола положении, что когда все заготовленные бревна были ошкурены и Тинга села плести полог для защиты от ночных насекомых, Бэрг подошел к ней и молча показал три выставленных пальца. Девушка согласно кивнула, и к вечеру изготовила и набросила на вбитые Бэргом колья густой легкий покров, вполне достаточный для того, чтобы под ним могли свободно укрыться три человека. Но так как к этому времени вырубка вокруг лагеря покрылась молодой порослью высотой в человеческий рост и Норман, опасаясь внезапного нападения, приказал увеличить численность ночного дозора до восьми человек, то на ночь с Тингой всегда оставался кто-то один; другой нес дозорную службу на угловых башнях или бесшумно прохаживался взад и вперед по плотно утоптанному земляному валу.

Сперва падре с большим подозрением относился к этому тройственному союзу, усматривая в нем либо предпосылки к пагубному языческому разврату, либо уже свершившийся факт греховного многомужества, но, понаблюдав за тем, как юные дикари мирно и невинно засыпают на широкой тростниковой подстилке с травяным изголовьем, устыдился своих нечистых мыслей. Глядя на этих троих, падре даже стал подумывать о введении монастырского устава на территории форта, но когда он как-то ночью изложил свою идею Норману, тот лишь молча передернул плечами и криво усмехнулся в ответ.

— Нет-нет, падре, я не смеюсь, — прошептал он, оглядываясь по сторонам, — я прекрасно понимаю и в душе приветствую многие пункты вашего предложения, но…

— Что — но? — также шепотом спросил падре.

— А вы прислушайтесь к этим звукам! — воскликнул Норман. — Вам не кажется, что вся жизнь в этих благословенных краях течет по своим законам и попытка заключить ее в наши жесткие рамки лишь изуродует и погубит ее?!.

— Но я говорю не о всей жизни, — сухо возразил падре, — а лишь о той, что уже заключена в стенах нашего форта.

— Неужели вас так волнует этот жалкий походный разврат? — усмехнулся Норман, ткнув мундштуком трубки в боковую стенку навеса, за которой то затихали, то вновь нарастали жаркие прерывистые стоны. — Сейчас я выйду и прикажу им перебраться подальше!

— Нет-нет, оставьте! — сердито замахал руками священник. — Я понимаю: они слабы, они жалкие трусливые бунтовщики, и любые запреты здесь бесполезны и даже вредны, если вы ничего не можете предложить им взамен!

— Вы видите, — продолжал Норман, — что я даже сквозь пальцы смотрю на то, как они тайком прикладываются к замурованной в крепостной стене бочке рома, пробурив дырку в глине и крышке и пропуская в нее полую тростинку…

— У меня тоже возникали некоторые подозрения, — пробормотал падре, — но, боясь вашего гнева, жалея этих несчастных…

— О милосердный падре! — воскликнул Норман. — Я так же, как и вы, порой преисполняюсь жалости к своим невольным спутникам! Но вы предлагаете им небесное утешение, требующее определенных усилий духа, ведь сказано: царство небесное силою восхищается, — а я даю им привычное земное облегчение от дневных трудов! И потому, когда они высосут эту бочку до дна, я не буду устраивать следствия, а спишу потери на счет страшной жары и прикажу замуровать в стене другую бочку!..

— Но вы же сами говорили и даже грозились повесить, если заметите…

— Как вы наивны, святой отец! — тихо рассмеялся Норман. — Да, говорил и даже кричал и угрожал жестокой расправой. — А как же иначе?.. Тем самым я присовокупил к этим невинным грешкам восхитительную сладость детских воспоминаний о жесткой скамье и свисте наставнической лозы над голой, извините за выражение, задницей!..

— Может, и в самом деле высечь Люса…