Принцип Талиона

Минут десять я не двигаюсь и ни о чем не думаю, тупо пялясь на потухшую приборную панель, но потом все же заставляю себя выйти из машины, бесшумно закрываю дверь и шагаю к крыльцу стилизованного под старинную усадьбу дома. Без труда проникаю внутрь его через небольшое прямоугольное окошко цокольного этажа, выходящее на задний двор, и уже через минуту вхожу в холл через потайную дверь — со стороны первого этажа найти ее непросто. Время уже далеко за полночь и я сразу поднимаюсь наверх, полагая, что застану хозяйку дома в ее спальне. Вряд ли она спит, но и находиться внизу для нее сейчас невозможно. Правда, в прихожей уже никаких следов вечернего инцидента, даже пропитавшийся кровью ковер успели заменить на новый, но ей это наверняка служит слабым утешением.

Я отворяю дверь в спальню — на втором этаже их несколько, но после месяцев слежки я точно знаю, какая мне нужна, — и осторожно вхожу. Викки действительно не спит и реагирует на мое нахальное вторжение почти спокойно.

— Пришла еще кого-нибудь пристрелить? — спрашивает с издевкой, хотя голос не повышает.

— Я подумала, — отвечаю я, игнорируя нетеплый прием, — что тебе будет легче принять решение и понять мои мотивы, если я расскажу тебе правду. Мою правду.

Она смотрит на меня одновременно и с интересом, и с сомнением. Но сомнения во взгляде, конечно, несравнимо больше. И это нормально — я тоже сильно сомневалась, что существуют причины, которые, будь я на ее месте, будь я любимой дочерью добропорядочного отца, могли бы убедить меня, что он достоин смерти. Но и ее интерес я тоже понимала — знать, чем же отец заслужил такую ненависть совершенно чужой девушки, и любопытно, и может быть полезно. Вдруг узнав причину, ей удастся решить мою проблему и спасти отца.

Но мою проблему невозможно решить. Уже невозможно.

— Сколько тебе лет, Викки? — резко спрашиваю я, прерывая свое мысленное лиричное отступление.

— Девятнадцать, — отвечает она растерянно, не ожидая вопроса из разряда анкетных.

— Аха. Через месяц исполнится двадцать, — "если доживешь", добавляю я мысленно, хотя и сама уже в это не верю, и спешу ответить на ее немой вопрос, не сумев погасить раздражение в голосе. — Нечего удивляться. Я была бы дурой, если бы затеяла все это, не изучив вас, ваш уклад жизни, круг общения и прочее…

Она явно смущена своей наивностью.

— Я знаю о тебе абсолютно все, вплоть до того, какой степени прожарки стейк ты любишь. И да, в каком виде предпочитаешь яйца, — добавляю, верно расценив ее реакцию на мои слова.

Я тоже смотрела этот фильм.

— Я все про тебя знаю, — повторяю я, подходя ближе и склоняясь над ней. — А вот ты знаешь, что вы с Робертом не единственные дети доброго доктора Вайнштейна?

Такого поворота она не ждет, и мой вопрос оказывает на нее влияние, схожее с действием глобального похолодания. Ее глаза моментально стекленеют, и она задерживает дыхание, словно боится обморозить — или, напротив, обжечь — легкие. Взгляд ее глаз полыхает недоверием и пронзает меня насквозь, будто желая прочесть по мне, правда то, что я говорю, или ложь.

— Ты врешь, — наконец выпаливает она, не разжимая зубов.

— Если бы, — шепчу я с горечью и опускаюсь на кровать рядом со своей единокровной сестрой, которую хочу сделать орудием мести нашему отцу за то, что он сделал со мной — с нами — сразу после рождения.

Я никогда не собиралась делать этого, не планировала рассказывать ей свою историю. Я и гораздо более близким мне людям не открывала всей правды о себе, и мои парни, хотя некоторые из них были мне почти как братья, вели сейчас эту затяжную войну бок о бок со мной, не зная истинных причин. Но после неприятной правды от Райана, после не менее неприятного разговора с самой собой, эта мысль неожиданно созрела во мне и уже не отпустила.

И тем не менее это дается мне нелегко. Я пришла сюда ночью с конкретной целью, но все же не могу подобрать слов. Не знаю, с чего начать и как донести до нее все, что мне пришлось пережить по вине Виктора. То, за что я так жажду его смерти.

— Мы видимся уже не в первый раз, но я так ни разу и не представилась тебе. Меня зовут Кристина Рейн. Но на самом деле я девочка без имени. Кристиной меня назвали в сиротском приюте, куда меня и моего брата-близнеца привезли сразу из родильного отделения Северо-западного мемориального госпиталя. У нас не было ни имен, ни фамилии. Наша мать Амелия Платт умерла при родах из-за обширного внутреннего кровотечения. А наш отец… Нам говорили, что отца у нас не было. Вот так вот необычно — у всех есть, а у нас не было. И сразу после госпиталя мы оказались в приюте. Мне дали имя Кристина — медсестра, что передала нас на попечение приюта, была ярой католичкой и дала мне имя Иисуса, считая, что он защитит меня и убережет от… — я обрываю фразу и криво улыбаюсь. — А брата назвали Коннором — старший сын директора приюта был помешан на вышедшем в том году втором фильме серии "Горец".

— Роберт тоже любит эти фильмы, — слабо улыбается Викки.