Принцип неопределенности

Потом Серпухин долго лежал, глядя в белый лепной потолок, и перебирал, как четки, свои обиды. Ему вспомнилось детство, как его били одноклассники, впрочем, как он бил, тоже вспомнилось, но как-то походя, мельком. Жалко было себя и до соплей обидно, что никто его не любит и деваться ему, в общем-то, некуда. Хотя… — как ни страдал Мокей, а улыбнулся, — есть на свете человек, кто и примет друга, и выслушает! Все-таки и он, Серпухин, совершил в жизни по крайней мере одно доброе дело! Мысль грела. Когда это было?.. Точно уже и не вспомнить. Сколько знал Мокей Мерцалова, тот всегда был не таким, как все, поэтому он и не удивился, когда Васку с треском вышибли с работы. Институт влачил нищенское существование, но вместо того, чтобы заняться чем-то полезным, его сотрудники, словно пауки в банке, продолжали сводить друг с другом счеты. Мерцалов же показывать зубы никогда не умел, вот мужика и съели. Потом, словно почуявшие запах крови акулы, навалились другие неприятности. Начались бесконечные дрязги с женой, которая вскоре его благополучно бросила. Помнится, сидели с Ваской вдвоем на кухне, пили водку и Мокей травил анекдоты, только бы развлечь друга и повеселить. Перед уходом, хоть тот и отбрыкивался, оставил ему пачку денег. Так, немного, смешную сумму, случалось, за ночь больше проигрывал в казино. Потом?.. Потом Мерцалов куда-то подевался, а куда — неизвестно. Кто-то говорил, будто бы купил на Волге домишко и сидит там безвылазно. К Новому Году, правда, регулярно шлет открытки и приглашает приехать, но ответить ему Мокей ни разу не удосужился…

Думал Серпухин и о жене. Она, конечно же, ему изменяет, о чем он давно догадывался, но затевать разборки не хотелось, да и, если честно, было как-то все равно. Теперь деваться некуда, придется. Как он недавно сказал Алиске, жизнь — это большая сделка, только однажды становится до боли ясно, что сделка эта с самим собой!.. Вспомнил Мокей и о своей печальной финансовой ситуации, и этот безрадостный сюжет взволновал его куда больше остальных, но и он незаметно отошел на второй план. Мысли Серпухина стали дробиться и блуждать. «Как это получается, — удивлялся он в полудреме, балансируя на зыбкой грани сна, — думаешь вроде бы о каких-то пустяках, а через минуту ловишь себя на понимании того, что собственная жизнь пошла прахом и коту под хвост?» В этом смысле вполне возможно, что появление похожего на птицу человечка — это ему, Мокею, предупреждение… Только непонятно, от кого и о чем? Хотя, о чем — нетрудно и догадаться: об этом вот, обо всем…

Проснулся Серпухин поздно. Проснулся в пустой, ставшей какой-то гулкой квартире. Держась за отзывавшийся болью бок, добрался до телефона и набрал лондонский номер своего поверенного, но ему никто не ответил. «Это и понятно», — решил Мокей и позвонил на мобильный, объяснил, что заболел и в Лондон вылететь не смог. По неприязненному тону, каким с ним разговаривал зарвавшийся америкашка, понял, что дела его никуда не годятся и рассчитывать на чудо не приходится: он банкрот. Нет, нищим, конечно, не стал — один пентхаус стоит хороших денег — но по большому счету бизнес придется начинать с нуля. Былых сил вот только нет, да и лихие времена, когда капитал наживался за считанные дни, тоже прошли…

И тем не менее новость о потере всех денег Серпухина расстроила не слишком. К своему удивлению, где-то в глубине души Мокей испытал нечто вроде радости, как если бы вместе с деньгами его покинули последние десять-пятнадцать лет, на которые он помолодел. Правда, отражение в зеркале подтверждать такое умозаключение отказывалось. Мокей даже разделся догола и взгромоздился на кровать, чтобы как следует себя рассмотреть, но настроения это не улучшило. Из зазеркалья на него глядел отяжелевший средних лет мужик с пузиком-арбузиком и вялыми мышцами бледного тела. Кустики шерсти на груди мужика уже начали седеть, в то время как ноги казались слишком тонкими для грузного корпуса. И все-таки пристрастный взгляд Серпухина угадывал в заплывшей жиром груде мяса того, молодого Мокея, что так любил жизнь и нравился женщинам.