Принц вечности

Срединный покой, предназначенный для чтения и раздумий над прочитанным, был украшен двумя арками: одна, скрытая тяжелым голубым шелком, вела в опочивальню Чоллы, другая, с занавесью из тростника, переплетенного цветными нитями, – к лестнице и помещениям нижнего этажа. Еще Дженнак увидел большой восьмиугольный стол с невысокими сиденьями, привычными для арсоланцев, подушки на коврах у стен, и второй столик, поменьше, на котором блестел серебряными боками раскрытый ларец с Чилам Баль. Столик показался Дженнаку знакомым; некогда украшал он обитель Чоллы на «Тофале», славном корабле О'Каймора, и пропутешествовал вместе с хозяйкой из Арсоланы в Иберу, по другую сторону Бескрайних Вод. На темной его поверхности из полированного дерева светился искусно выложенный узор: созвездия Тапира, Муравьеда, Смятого Листа, Драммара и Бычьей Головы, а среди них – стремительно мчащийся священный Ветер, что принес в Юкату великих богов. Стол окружали серебряные и бронзовые подсвечники в форме дважды изогнувшихся змей, сидящих ягуаров и распушивших хвосты кецалей с солнечным символом в клюве; рядом стояло сиденье, покрытое золотистой тканью.

Чолла опустилась на него, прекрасная и величественная в одеянии цвета наступающих сумерек, в драгоценном обруче с бледными синими жемчужинами, оттенявшими цвет ее волос, губ и темных зрачков. Амад, присевший со своей лютней у большого стола, глядел на нее с восторгом и обожанием. В самом деле, не оставить ли его здесь? – мелькнула мысль у Дженнака. Путь в Эйпонну далек, а в Серили сказитель проживет долгие годы, рядом с книгами, теплым морем и прекрасной женщиной, развлекая ее и преклоняясь перед ней… Что еще надо рапсоду? Песни, любовь и покой…

Но мысль эта промелькнула и ушла. Не в первый раз Дженнаку подумалось о том, что Амад вовсе не жаждет покоя, но мотается по миру в поисках царства добра, справедливости и красоты, и поиски эти так же бесплодны, как песчаные пустыни бихара. Эйпонна тоже не была таким царством, а Книги Чилам Баль утверждали, что оно вообще недостижимо, ибо не существует света без тьмы, добра без зла.

– Ты читал? – Чолла, одарив сказителя милостивым взглядом, кивнула на стол, заваленный свитками. – И что же?

– Не читал, о драгоценная сердцевина розы, просматривал… Клянусь Митраэлсм, разве успел бы я перечитать тысячи листов за немногие дни? Я, глупец и невежда, не знавший до недавних пор, что слова с такой легкостью можно изображать пером и кистью!

– Значит, в тех странах, где ты побывал, не умеют писать?

– Нигде, моя зеленоокая госпожа, кроме Нефати. Но знаки нефатцев столь многочисленны и сложны, что постигать их смысл надо с детских лет и до седых волос. У меня не было столько времени! И еще… – Амад замялся, помедлил и нерешительно произнес: – Еще, о светлая тари, я был в Нефати рабом… Кто же станет учить раба священному искусству изображения говорящих знаков?

– Это я понимаю, – Чолла с горделивым достоинством склонила головку, и жемчужины в ее венце тускло сверкнули. – Не понимаю другого, сказитель: к чему нефатцам все эти символы? Разве не хватит тридцати, сорока или пятидесяти, как у нас? Ведь каждый знак оживает, когда мы произносим его, а человеческим губам и языку доступны лишь пятьдесят звуков. Понимаешь? Пятьдесят звуков рождают пятьдесят символов… А сколько же их у нефатцев, у этих дикарей? Сотни?

– Тысячи, прекрасная ночная лилия, тысячи! Но они обозначают слова и части слов, а не звуки. Рисунок рыбы с вытянутым хвостом так и читается – рыба; но если хвост поднят, то это слово «плыть», если опущен – слово «вода», а рыба с раскрытым ртом означает жажду… Это слишком сложно для понимания, и я уверен, что злой Ахраэль посмеялся над нефатцами, подсказав им такую идею. Счастье еще, что в их языке гораздо меньше слов, чем в благозвучной речи Одиссара!

Рука Чоллу потянулась к раскрытому ларцу, изящные пальцы легли на первый лист Чипам Баль, на страницу Книги Минувшего, на строчки, мерцавшие серебром Мейтассы на фоне покорной Коатлю тьмы.

– Странный способ письма, – произнесла она с нескрываемым пренебрежением. – В Эйпонне мы и не слышали о таком.

Дженнак, сидевший, по одиссарскому обычаю, на подушке в позе внимания – ладони на коленях, торс слегка наклонен вперед, – кашлянул.

– О чем только не слышали в Эйпонне, прекрасная госпожа! Хашинда, мои предки, писали именно так, а еще плели ожерелья из пестрых перьев и раковин, где каждое перо или ракушка были исполнены тайного смысла. А люди из Края Тотемов и Лесных Владений до сих пор переписываются, рисуя значки на коре и на изнанке шкур. У них рыба с крючком во рту и человеческая нога означают целое послание – скажем, такое: я изловил лосося, приходи пировать в мой дом! Просто и ясно.

– Просто, когда речь идет о простом, – сказала Чолла, поглаживая страницу Чилам Баль. – Но книг таким способом не напишешь.