Принц приливов

Наивность моих родителей достигала такого уровня, что они, вероятно, были единственными в Америке католиками, которые всерьез относились к наставлениям Папы Римского о планировании семьи. Несмотря на холодность отношений, они вели здоровую и, как мне представляется, интенсивную сексуальную жизнь, если число беременностей моей матери может служить показателем. Позже я узнал, что родители усердно применяли календарный метод и каждый вечер обсуждали, можно заниматься сегодня любовью или нет (их интимный словарь всегда был благопристойным и иносказательным). Однако мне думается, что следование этому способу предохранения принесло в пятидесятые годы больше детей, чем секс без оглядки на календарь. Саванна, разбиравшаяся в подобных тонкостях гораздо лучше своих братьев, впоследствии окрестила нашу мать «менструальной богоматерью». Матери такое прозвище отнюдь не понравилось (о нем она узнала не сразу), хотя было точным и весьма оригинальным.

Четыре года подряд — с 1952-го по 1956-й — мать ходила беременной. Каждого ребенка она полностью донашивала, однако все дети рождались мертвыми. Мы хоронили этих незрячих безгласных полудетей в дубовой роще за домом, ставили им грубые деревянные кресты, на которых вырезали их имена. Мать тем временем лежала в постели, оплакивая очередную потерю. Отец никогда не участвовал в этих скромных траурных церемониях и никогда не проявлял своих чувств. Он равнодушно крестил мертвых младенцев в кухонной раковине водой из-под крана, затем укладывал в пластиковый мешок и засовывал в морозильную камеру, где трупик ребенка оставался до тех пор, пока мать не выписывали из больницы.

— Эту звать Роуз Астер, — сообщил он летом пятьдесят шестого, когда мать вновь родила мертвого ребенка.

Мы сидели за кухонным столом и молча следили за отцовскими действиями.

— Думаю, от нее было бы мало толку на рыболовецкой лодке, — добавил он.

— Зато от меня много толку на рыболовецкой лодке, — заявила Саванна, не сводя печальных глаз с мертвой девочки.

— Из тебя, Саванна, никудышный ловец креветок, — возразил отец. — Отрывать креветкам головы — это все, на что ты способна.

Затем он крестил крошечную Роуз Астер во имя Отца, Сына и Святого Духа, произнося слова молитвы бесцветным, монотонным голосом, в котором не ощущалось ни печали, ни сожаления, будто это была молитва перед обедом. Окончив обряд, отец вышел на заднее крыльцо, запихнул крошечное тельце в прозрачный пластиковый пакет, открыл дверцу морозильника и положил мешок поверх коробок с морожеными креветками и рыбой.

— Папа, я даже не успела поздороваться с моей сестрой, — посетовала Саванна, отправившаяся вслед за ним.

Отец открыл морозильник.

— Даю тебе время. Здоровайся. Говори ей, что хочешь. Ей все равно, дочка. Роуз Астер — всего лишь кусок мертвого мяса. Там ничего нет. Слышишь меня? Она — как пять фунтов мороженых креветок. Там не с кем общаться. Просто груз, который надо закопать в землю, когда вернется ваша мать.

На следующее утро отец, как всегда затемно, отправился ловить креветок. Я рано проснулся и лежал в постели. Из темноты доносился негромкий звук, напоминающий мяуканье. Может, это дикая кошка забралась под дом, чтобы произвести потомство? Я вылез из постели, оделся, но Люка будить не стал. Выйдя в гостиную, я понял, что звук раздается из комнаты Саванны. Прежде чем постучаться, я вслушался в отчаянно подавляемые рыдания сестры — стон души, разрываемой на части. Впоследствии он стал отличительным признаком как начала, так и конца периодов ее безумия. Осторожно, с опаской, я вошел в спальню Саванны. Она что-то крепко прижимала к груди. В ее всхлипываниях было столько внутренней боли, что своим присутствием я вряд ли ее потревожил. Безудержная скорбь сестры имела какое-то странное очищающее свойство, и это притягивало меня, не давая уйти. Саванна лежала ко мне спиной. Я перевернул ее, не отдавая отчета в своих действиях (или охваченный братским состраданием), и забрал из рук холодное неподвижное тельце Роуз Астер.

— Том, не отнимай ее, — взмолилась Саванна. — Она была бы нам сестрой, но никто даже на мгновение не подарил ей свою любовь. Я просто хотела немножко побыть с ней. Она должна знать, что не весь мир такой, как они.

— Саванна, это неправильно, — прошептал я. — Если до родителей дойдет, что ты вытащила ее из морозилки, тебя накажут. Вдруг ты попортишь тело и это откроется раньше, чем мы ее похороним?

Саванна забрала у меня тельце и вновь прижала к груди.

— Я ей уже сказала, что мы заботились бы о ней, не дали бы им ее обижать. Мы бы защитили ее от них. Повтори это, Том. Ей это нужно.

— Саванна, ты не права. Бог все видит. Нарушать волю родителей — грех.

— Том, она четвертый умерший ребенок. Разве ты не понимаешь, что это Божье знамение? Эти бедные крошки просто решили не жить. Они слышали, что творится в нашем доме, и говорили: «Нет, Господи, такое не для меня». Они не знали, что ты, я и Люк — хорошие.