Принц приливов

— Что-то не заметила. Просто парни от горя малость тронулись. Когда они колотили этими крестами, мне хотелось убежать из города.

— Может, у вас в Нью-Йорке так не принято, но я знаю этих парней, — заявил Люк. — Серьезные люди. Такой уж они выбрали способ показать свою любовь к деду.

— А вообще, из этого можно сделать стихотворение, — принялась размышлять вслух Саванна. — И назову я его… «Крестобойцы».

— Кстати, ты уже закончила стих о лыжном пробеге деда? — поинтересовался я.

— Он еще в работе. Требует шлифовки.

— Неужели за год нельзя было написать? — удивился Люк.

— Искусство не терпит суеты и гонки, — произнесла Саванна.

— Понял, провинциальный братец? — поддел я Люка. — Искусство не терпит суеты и гонки.

— Кажется, мы остались здесь, чтобы проститься с дедом, — как ни в чем не бывало напомнила сестра, поднимаясь с травы.

— Вот тут когда-нибудь похоронят и нас. — Люк вышел на зеленый прямоугольник, поросший травой. — Это место — для меня. Дальше — для вас двоих. Остается еще достаточно земли для наших жен и детей.

— Мне становится жутко, когда люди заранее присматривают себе место на кладбище, — передернула плечами Саванна.

— А мне, наоборот, надо знать, где я буду лежать, когда откину копыта, — сказал Люк.

— Меня пусть кремируют и развеют пепел над могилой Джона Китса в Риме, — выразила пожелание сестра.

— Скромненько, — хмыкнул я.

— Нет уж, сестренка. Я приволоку тебя в Коллетон и закопаю здесь, чтобы присматривать за тобой, — улыбнулся Люк.

— Нелепица какая, — поморщилась Саванна.

— Идемте домой, — предложил я. — Самое время. Толпа соболезнующих уже схлынула.

— Прощай, дед, — прошептала Саванна, посылая воздушный поцелуй могильному холмику. — Если бы не вы с Толитой, не знаю, что бы было с нами.

— Если, дед, ты сейчас не на небесах, тогда дерьмо везде, — заключил Люк напоследок.

Я жил в той части Соединенных Штатов, где не выпадает снег и не растут рододендроны. Третий десяток моей жизни мне больше всего запомнился тренировками нескладных, но подвижных и проворных мальчишек. Сезоны года я делил по преобладающим видам спорта. Осенью это, конечно же, был футбол с его азартом и бросками, посылающими крутящийся мяч под облака. Зимой — скрип резиновых подошв на сверкающем деревянном полу, на котором долговязые парни штурмовали баскетбольные корзины. Поздней весной наступал черед бейсбола и ясеневых бит. Мое наставничество не было пустой страстью; это была миссия по привнесению смысла в детство мальчишек. Я не считал себя первоклассным специалистом, однако не допускал и постыдных промахов. Я не фигурировал в кошмарных снах ни одного из своих подопечных. Моим игрокам ни разу не удавалось побороть фантастически дисциплинированные команды великого Джона Мак-Киссика[192] из Саммервилла. Он был создателем футбольных династий, я — обыкновенным тренером с ограниченными возможностями и кругозором. Но я и не имел болезненного пристрастия к победам. Мои парни выигрывали и проигрывали, и хотя выигрыш нравился им больше, в нем отсутствовало обостренное и возвышенное чувство, какое возникает, когда выкладываешься по полной, но лавры достаются твоему противнику. Я учил своих ребят умению достойно вести себя в любой ситуации. Я говорил им, что выигрыш пьянит, а проигрыш отрезвляет. И то и другое было им совершенно необходимо для взросления и закалки характера.