Принц полуночи

Огромным облегчением было оказаться на улице в вечернем холоде. Он зашагал по тихому городку, хорошо помня дорогу, прямо к конюшне. В помещении пахло сеном и лошадями, было так сумрачно, что он не мог ничего разглядеть. Он остановился, прислушиваясь, не раздастся ли приветливое тихое ржание Сирокко. Стояла глухая тишина.

Впервые С.Т. ощутил легкий укол тревоги.

Яростно выругавшись, он развернулся на каблуке. Бешенство сделало его шаги неровными. Завернув за угол, он увидел неосвещенный массив Сильверинга на темном фоне горы. Это зрелище заставило его остановиться.

Они все были смешны: веснушчатый шарлатан с его электрическими фокусами, которые не должны вводить в заблуждение даже ребенка, эти самодовольные святоши и их жалко-покорные девчонки, на коленях умоляющие о холодной овсянке.

Он прикоснулся к шпаге, висящей вдоль его левой ноги, к вещи простой и недвусмысленной. Ему надо получить обратно лошадь — даже если для этого придется заставить самого Чилтона встать на колени.

Ритуал «разделения» все еще не кончился, когда С.Т. широко распахнул дверь и шагнул в помещение. Его старательно не замечали. Чилтон горячо говорил что-то Голубке, которая стояла, опустив голову, кивая и плача. Она единственная подняла взгляд, когда С.Т. появился в дверях.

На лице ее появилась искренняя улыбка.

— Вы вернулись!

— Где моя лошадь? — нахмурясь, спросил он у Чилтона. Голубка пробежала уже полкомнаты. Она схватила его за руки и упала перед ним на колени.

— Простите меня! Я была эгоистична и непокорна. Я так счастлива! Пожалуйста, скажите мне, что я прощена, милорд!

— Моя лошадь, — повторил он, хмуро глядя мимо нее и одновременно пытаясь высвободиться. Ее руки не отпускали его, маленькие и крепкие от отчаяния.

Чилтон улыбнулся.

— По-моему, вам надо заняться чем-то более важным прежде чем мы найдем вашу лошадь, мистер Бартлетт. Вы глубоко ранили Голубку. Перед лицом Господа, я прошу вас извиниться перед ней и перед нами.

— Извиниться за что, черт побери? За то, что я не стал обращаться с ней как с безмозглым младенцем? — Он перестал вырываться из льнущих к нему рук. — Откуда, к дьяволу, вы взяли эту чушь, Чилтон?

Чилтон смотрел на него спокойно.

— Мое слово — это Божье слово.

— Как удобно! — презрительно сказал С.Т.

— Пожалуйста, — быстро проговорила Голубка, прижимаясь лицом к его рукам, — вы не должны так говорить!

Резким движением он указал на обеденный стол, обращаясь к девушке:

— Вы ведь не можете считать, что это какой-то приказ Свыше? Вы не думаете, что есть такой Бог, которому нужно, чтобы вы вставали на колени и унижались из-за пустяковой ложки овсянки? А если бы он и был, он не стал бы сообщать свои пожелания этому болтуну и пройдохе!

— Не говорите так! — крикнула Голубка. В голосе ее послышались истерические нотки. Он почувствовал, что она дрожит всем телом.

— Ничего, — он попытался утешить ее, прикасаясь к ее волосам. — Меня не ударит молния, можете мне поверить.

Чилтон хохотнул.

— Конечно, нет. Но вы не извинились. Ваша душа расстроена. Вам будет показан истинный путь.

Несколько мужчин поднялись. С.Т. смотрел, как, они приближаются к нему. Трудно было сказать, что они собираются делать. Рука его потянулась к шпаге, но объятия Голубки мешали ему.

— Не трогайте меня, — резко сказал он. — Не подходите!

Ближайший к нему человек попытался схватить его за и С.Т. вытащил шпагу из ножен. Голубка вскрикнула.

Она поймала клинок голыми руками.

— Не делайте этого! — завопила она. — Сначала убейте меня!

Его инстинкт предал его. В ту секунду, пока С.Т. медлил, не желая вытаскивать клинок из ее и без того уже кровоточащих рук, они его схватили. С.Т. уронил шпагу и замахнулся кулаком, но тело девушки у его ног помешало. Он промахнулся, попытался попятиться и потерял равновесие в тесных объятиях Голубки. С.Т. упал на спину в дверях, и они навалились на него, прижимая к полу, возясь как мальчишки, приглушая его проклятия руками, плечами и бодающимися головами.

С.Т. не знал, сколько они продержали его в темноте. Он сидел на полу в затхлой комнате, не имея к чему прислониться, с завязанными глазами, связанными руками и ногами, бесконечно злясь на себя.