Принц Лестат

Небамун беспомощно прятался в огромном обитом золотом сундуке. Крышка сундука оставалась чуть приподнята, так что ему выпала возможность лично наблюдать весь ужас той ночи, когда заговорщики закололи царя с царицей. Он и наблюдал, но не мог защитить своих повелителей. А потом, глазами, исполненными еще большего ужаса, он узрел вихрящийся рой кровавых частиц, что витал над умирающей царицей. Узрел, как этот рой проник в нее сквозь множество ран, каждая из которых была смертельной. Узрел, как она восстает из мертвых, и очи ее подобны раскрашенным глазам статуи, а кожа лучится белизной в бликах свечей. Узрел, как она впивается зубами в шею умирающего Энкила.

Эти воспоминания не поблекли в памяти Грегори и по сей день оставались столь же свежи, как в ту ночь. Он чувствовал жар пустыни, прохладный ветерок с Нила. Слышал крики и шепот заговорщиков. Видел привязанные к синим колоннам златотканые занавеси, а дальше, над ними, – безразличные и яркие звезды на черном пустынном небе.

Как уродлива, отвратительна была Акаша, подползающая к распростертому телу мужа! И как жутко было видеть, как мгновенно тот воспрял к жизни от глотка таинственной крови, которую выпил из ее запястья.

Удивительно, что Небамун не лишился рассудка – но он был слишком молод, слишком силен и слишком жизнерадостен. Как принято выражаться теперь, он залег на дно. И выжил.

Однако довольно долго ему пришлось жить под гнетом смертельного приговора. Все знали, что, дабы не прогневать ревнивого супруга, Акаша разделывается с любовниками через несколько месяцев. Говорили, будто могучий царь совершенно не возражает против непрестанной череды юных красавчиков, проходящих через спальню его венценосной супруги, но страшится, как бы кто из них не задержался надолго и не узурпировал власть. И хотя Акаша сотни раз жарким шепотом заверяла Небамуна, что уж ему-то скорая смерть не грозит, он понимал, что словам ее верить не стоит, и, утратив охоту развлекать ее, проводил долгие часы, раздумывая о своей жизни, о смысле жизни в целом, или попросту напиваясь. Сколько он себя помнил, он всегда страстно любил жизнь, и совсем не хотел умирать.

Однако же после того, как царственную чету поразил демон Амель, царица напрочь забыла о Небамуне.

Он вернулся в отряд стражи и защищал дворец от тех, кто называл царя с царицей чудовищами. Он никому не рассказывал о том, чему стал свидетелем. Он снова и снова гадал, что же за зловещее кровяное облачко, живой водоворот крошечных частиц проник в тело царицы, словно она вдохнула его из воздуха. Акаша старалась основать новый культ, свято считая, что стала богиней и что подверглась жестокому нападению благодаря «воле богов», отметивших ее за добродетели, и во благо страны.

Как принято говорить нынче, все это было сплошной брехней. Да, Небамун верил в колдовство, и да, он верил в богов и демонов, однако, подобно многим иным в те времена, отличался безжалостной практичностью. Кроме того, боги, даже если и правда существовали, нередко бывали капризны и злы. И когда взятые в плен колдуньи Мекаре и Маарет объяснили, что причиной мнимому «чуду» была всего лишь случайная выходка бродячего духа, Небамун лишь улыбнулся про себя.

Когда вампир-отступник Хайман вместе с Мекаре и Маарет затеял мятеж и породил немало новых бунтовщиков, чтобы распространить по свету «Божественную кровь», царица вновь вызвала Небамуна к себе – и без долгих объяснений или церемоний превратила его в вампира. Он восстал из мертвых, умирая от жажды, едва сохранив рассудок и мечтая лишь о том, чтобы высасывать из смертных жертв кровь и жизнь, всю, сколько ни есть.

– Теперь ты глава моей кровавой армии, – промолвила царица. – Вас будут звать «Стражей Царской Крови» – и вы станете преследовать мятежников Первого Поколения, как они смеют себя величать, а также заблудших кровопийц, порожденных ими, посмевшими восстать против меня, моего короля и моих законов.

Пьющие кровь – самые настоящие боги. Так сказала Небамуну царица. Теперь и он сам стал богом. И сперва в самом деле поверил ее словам. А как еще можно было объяснить все то, что открылось его взору, обостренному Кровью? Сила и глубина новых чувств потрясала и завораживала юного кровопийцу. Его восторгала песнь ветра, восхищало буйство красок, пульсировавших повсюду вокруг – в цветах и в сонных пальмах дворцовых садов, доводило до экстаза волшебное биение пульса в сочных телах смертных, у которых Небамун пил жизненный сок.

Тысячу лет он был слепым рабом этой веры, точнее – суеверия. Под конец мир начал казаться ему мрачной и неизменной тюрьмой, полной глупости, несчастий и несправедливости. Вампиры тут сражались между собой так же нелепо и непрестанно, как и смертные. И вот он, подобно многим до него, бросился искать убежища и забвения в Матери-Земле.

Его ноющее глухой болью сердце отлично знало, что пришлось перенести юному Антуану. Лишь одна из всего вампирского племени утверждала, что не знакома с ритуалом погребения и воскрешения – великая и неукротимая Маарет.